Ланье встал и двинулся дальше. Он взбирался по склону горы, оглядываясь на пастбища, которые осень выкрасила в желто-коричневые тона, и на разросшиеся за лето стада овец. Судьба обходилась с ним сурово, однако он не был на нее в обиде; нельзя исцелить от глупости все человечество, нельзя повернуть дышло истории. Почти всю жизнь он помогал другим, и теперь, чтобы помочь собственной душе, было необходимо избавиться от чувства долга. Пришла пора успокоиться и подготовиться к следующему шагу. И хотя врачи против воли Ланье поставили ему имплант, какая-то часть сознания радовалась продлению жизни, зная при этом, что не согласится на бессмертие. Когда придет время (пусть через десять лет, через пятьдесят), Ланье не дрогнет.
Он не настолько ценил свое «я», чтобы удлинять срок его существования более чем на столетие. Не из-за усталости или гордости, просто он был так воспитан.
«Карен, конечно, против… И все-таки впервые за эти годы мы близки. И это самое главное».
Спустя два месяца после его воскрешения, в самую ясную из ночей, они гуляли под звездами.
— Мне вроде бы уже нет до них дела. — Карен показала на горизонт, за которым прятался Пух Чертополоха.
Ланье кивнул. Он держал в руке фонарик; в нескольких метрах впереди по тропинке скользило пятно голубого света.
— Вот тут мы и встретились. — Слова эти прозвучали глуповато и неуклюже; они больше подходили неуверенному в себе юноше, чем старику.
Карен улыбнулась.
— Гарри, мы прожили вместе немало прекрасных лет. — И спросила со своей обычной прямотой: — Что сегодня для нас важнее — общее прошлое или будущее?
Он не нашелся с ответом. Как ни крути, на этом свете он оказался вопреки собственному выбору, а потому, наверное, не пристало ему мечтать о долгой жизни… Но и умирать не хотелось. Чего хотелось, он знал твердо: равенства и справедливости. А одного бессмертия недостаточно. И за свои убеждения он согласен заплатить жизнью.
— Сейчас — только мы, — сказал он.
Она сильнее сжала его руку.
— Хорошо. Мы — только сейчас.
Нет, не всегда она будет рядом. Как только Гекзамон возьмется за ум (почти наверняка в один из ближайших месяцев) она вернется к работе, и тогда их пути, вероятно, разойдутся вновь. Ему этого совсем не хотелось, но что поделаешь, если они уже не пара… Он в силах принять старость, она — нет.
Правда, еще хотелось бы повидаться со многими людьми, задать кое-какие вопросы. Что произошло с Патрицией? Где она? В родной Вселенной? Или в другой, альтернативной? Или сложила голову, пытаясь туда проникнуть?
Вокруг Земли Пух Чертополоха облетал за пять часов пятьдесят минут, и так со дня Разлучения. В некоторых странах, даже спустя десятки лет, наполненных просветительской деятельностью и социальным регулированием, люди боготворили яркую звезду Камень. Ничего странного — человек с трудом расстается с предрассудками.
Слухи о скором уходе Избавителей кое-где вызвали панику, а кое-где облегчение. Люди, обожествлявшие Пух Чертополоха и его обитателей, решили, что ангелы покидают планету из-за презрения к ее грехам. Отчасти это соответствовало действительности. Но если Земля не могла отринуть свое прошлое, то не по силам это было и Гекзамону.
И вот открытие Пути не за горами, чудеса Корженовского вершатся безукоризненно, и Специальной Комиссии Нексуса пора подумать о том, как исцелить самые кровавые раны, нанесенные взаимоотношениям Камня и Земли.
Правда, время поджимает, и не сказать, что власти готовы лезть вон из кожи. На Гекзамоне царит энтузиазм, истерия кажется невозможной, во всяком случае, крайне маловероятной. Население орбитальных тел пребывает едва ли не в наркотическом возбуждении, кичится своим могуществом; оно готово лезть хоть к черту на рога и уверено, что в конечном итоге Земля тоже не останется внакладе. Путь всем подарит процветание.
О визите Мирского почти никто не вспоминает. Кстати, куда девался так называемый «аватара»? Почему он, такой могущественный, не сорвал референдум и не вынудил Гекзамон плясать под свою дудку? Даже Корженовский мало раздумывал о Мирском. Дел у Инженера было по горло — наисрочнейших дел внутри и вовне Гекзамона; и внутренние проблемы преобладали чем дальше, тем ощутимей.
Кутаясь в мешковатый красный плащ, Инженер летал по скважине. Два дня назад с Оси Торо прибыли три длинных, изящных щелелета. Они прошли по скважинам Пуха Чертополоха и огромными черными веретенами зависли в мягком сиянии силовых лучей пообочь привычной тропы Корженовского. Корабли эти, полностью вооруженные, предназначались для защиты Гекзамона. Могли они пригодиться и для изучения Пути.
При взгляде вниз, на широкую цилиндрическую котловину Шестого Зала, у Корженовского появилось странное предчувствие — из тех, что невозможно объяснить или отринуть. Вновь и вновь от фундамента, на котором были выстроены и объединены его дубли, исходили эмоциональные импульсы. Он не противился, ибо на качестве работы эта аномалия не отражалась, а если и отражалась, то лишь благотворно, проясняя ум.
При задействованных имплантах у Ольми всегда менялся процесс сна; еще сильнее он изменился, когда ярт взял верх.
Гоморфу, оснащенному имплантами, спать необязательно. Обработка сведений, впечатлений и переживаний, а также отдых и игры натруженного подсознания происходят в часы бодрствования; с этими функциями справляются искусственные личности в имплантах. Пока естественный мозг «спит» или «дремлет», в периферийных устройствах может продолжаться напряженная работа сознания; в момент пробуждения мозгу достаточно лишь «профильтровать» содержимое имплантов, очистить их от ненужной информации.
За века эту процедуру довели до совершенства.
«Сны» Ольми яркостью не уступали реальным впечатлениям, жизни в иной Вселенной с иными (и переменчивыми) «законами»; но он при желании мог не погружаться в сон целиком. Естественному мозгу вовсе не требовалось следить за имплантами, даже знать о том, что в них происходит. Через каждые пять-шесть лет «сновидения» перекочевывали в основной имплант, где подвергались чистке и уплотнению; Ольми либо перегружал их во внешнюю персональную память, либо стирал. Чаще всего стирал, поскольку не любил переживать «сны наяву», и поступался этим правилом лишь в тех случаях, когда чувствовал, что в сновидениях может крыться решение какой-нибудь неотложной задачи.
Однако сейчас все оперативное пространство имплантов, в том числе основного, занимала психика ярта. Даже когда Ольми контролировал свой разум, он не обходился без подключения естественного «мозгового центра» — первичной психики — к подсознательной обработке данных.
