Алексей Толстой - Аэлита

Аэлита была права: он напрасно многое узнал за это время, слишком широко раскрылось его сознание. В его теле ещё текла горячая кровь, он был весь ещё полон тревожными семенами жизни, — сын земли. Но разум определил его на тысячи лет: здесь, на иной земле, он узнал то, что ещё не нужно было знать. Разум раскрылся и, не насыщенный живой кровью, зазиял ледяной пустотой. Что раскрыл его разум? — пустыню, и там, за пределом, новые тайны.

Заставь птицу, поющую в нежном восторге, закрыв глаза, в горячем луче солнца, понять хоть краюшек мудрости человеческой, — и птица упадёт мёртвая. Мудрость, мудрость, — будь проклята: неживая пустыня.

За окном послышался протяжный свист улетающей лодки. Затем, в библиотеку просунулась голова Ихи, — позвала к столу. Лось поспешно пошёл в столовую, — белую, круглую комнату, где эти дни обедал с Аэлитой. Здесь было жарко. В высоких вазах у колонн тяжёлой духотой пахли цветы. Иха, отворачивая покрасневшие от слёз глаза, сказала:

— Вы будете обедать один, сын неба, — и прикрыла прибор Аэлиты белыми цветами.

Лось потемнел. Мрачно сел к столу. К еде не притронулся, — только щипал хлеб и выпил несколько бокалов вина. С зеркального купола, — над столом, — раздалась, как обычно во время обеда, слабая музыка. Лось стиснул челюсти.

Из глубины купола лились два голоса, — струнный и духовой: сходились, сплетались, пели о несбыточном. На высоких, замирающих звуках они расходились, — и уже низкие звуки взывали из мглы тоскующими голосами, — звали, перекликались взволнованно, и снова пели о встрече, сближались, кружились, похожие на старый, старый вальс.

Лось сидел, раздув ноздри, стиснув в кулаке узкий бокал. Иха, зайдя за колонну, уткнула лицо в край юбки, — у неё тряслись плечи. Лось бросил салфетку и встал. Томительная музыка, духота цветов, пряное вино, — всё это было совсем напрасно.

Он подошёл к Ихе:

— Могу я видеть Аэлиту?

Не открывая лица, Иха замотала рыжими волосами. Лось взял её за плечо:

— Что случилось? Она больна? Мне нужно её видеть.

Иха проскользнула под локтем у Лося и убежала. На полу у колонны осталась, — обронённая Ихошкой, — фотографическая карточка. Мокрая от слёз карточка изображала Гусева в полной боевой форме, — суконный шлем, ремни на груди, одна рука на рукояти шашки, в другой — револьвер, сзади разрывающиеся гранаты, — подписано: «Прелестной Ихошке на незабываемую память».

Лось швырнул открытку, вышел из дома и зашагал по лугу к роще. Он делал огромные прыжки, не замечал этого, бормотал:

«Не хочет видеть — не нужно. Попасть в иной мир, — беспримерное усилие, — чтобы сидеть в углу дивана, — ждать: когда же, когда, наконец, войдёт женщина… Сумасшествие! Одержимость! Гусев прав, — лихорадка. „Нанюхался сладкого“. Ждать, как светопреставления — улыбки, нежного взгляда… К Чёрту!.. Не хочет, не надо. Тем лучше».

Мысли жестоко укалывали. Лось вскрикивал, как от зубной боли. Не соразмеряя силы — подскакивал на сажень в воздух и, падая, едва удерживался на ногах. Белые волосы его развевались. Он ненавидел себя лютой ненавистью.

Он добежал до озера. Вода была, как зеркало, на чёрно-синей её поверхности пылали снопы солнца. Было душно. Лось обхватил голову, сел на камень.

Из прозрачной глубины озера медленно поднимались круглые, пурпуровые рыбы, шевелили волокнами длинных игол, равнодушно водяными глазами глядели на Лося.

«Вы слышите, рыбы, пучеглазые, глупые рыбы, — вполголоса сказал Лось, — я спокоен, говорю в полной памяти. Меня мучит любопытство, жжёт, — взять в руки её, когда она подойдёт в чёрном платье, взять её в руки, Аэлиту, женщину… Услышать, как станет биться её сердце… Помимо воли, всей своей мудрости, она сама, странным движением, придвинется ко мне… Я буду глядеть, как вдруг одичают её глаза… Видите, рыбы, — я остановился, оборвал, не думаю, не хочу. Довольно. Вы ещё меня не знаете, — я — упрям. Ниточка разорвана, — конец. Завтра — в город. Борьба — прекрасно. Смерть — прекрасно. Только — ни музыки, ни цветов, ни лукавого обольщения. Больше не хочу духоты. Волшебный шарик на её ладони, — к Чёрту, к Чёрту, всё это обман, призрак!..»

Лось поднялся, взял большой камень и швырнул его в стаю рыб. Голову ломило. Свет резал глаза. Вдали сверкала льдами, поднималась из-за рощи острым пиком горная вершина. «Необходимо хлебнуть ледяного воздуха», — Лось прищурился на алмазную гору, и пошёл в том направлении через голубые заросли.

Деревья окончились, перед ним лежало пустынное, холмистое плоскогорье, — ледяная вершина была далеко за краем. По пути под ногами валялся шлак и щебень, повсюду — отверстия брошенных шахт. Лось упрямо решил куснуть, хватить зубами этого вдали сияющего снега.

В стороне, в лощине, поднималось коричневое облако пыли. Горячий ветер донёс шум множества голосов. С высоты холма Лось увидел бредущую по сухому руслу канала большую толпу марсиан. Они несли длинные палки с привязанными на концах ножами, кирки, вилы. Брели, спотыкаясь, — потрясали оружием и ревели свирепо. За ними, над коричневыми облаками плыли хищные птицы.

Лось вспомнил давешние слова Гусева о событиях. Подумал:

«Счастье? Вот, — живи, борись, побеждай, гибни, — там разберут — за что и зачем. Счастье? А сердце держи на цепи, неразумное, неистовое, несчастное».

Толпа скрылась за холмами. Лось шибко шёл, взволнованный движением, борьбой, и вдруг остановился, запрокинул голову. В синей вышине плыла, снижаясь, крылатая лодка. Вот — сверкнула, показав крылья, описала круг, — всё ниже, ниже, скользнула над головой и села.

В лодке поднялся кто-то, закутанный в белый мех, белый, как снег. Из-за меха, из-под кожаного шлема глядели на Лося взволнованные, тревожные глаза Аэлиты. Неистово забило сердце. Он подошёл к лодке. Аэлита отогнула на лице влажный от дыхания мех. Потемневшим взором Лось глядел в её лицо. Она сказала:

— Я за тобой. Я была в городе. Нам нужно бежать. Я умираю от тоски по тебе.

Лось только стиснул пальцами борт лодки, с трудом передохнул.

Лось сел позади Аэлиты. Механик, — краснокожий мальчик, — плавным толчком поднял крылатую лодку в небо.

Холодный ветер кинулся навстречу. Белая, как снег, шубка Аэлиты была пропитана грозовой свежестью, горным холодом. Аэлита обернулась к Лосю, — щёки её горели:

— Я видела отца. Он мне велел убить тебя и твоего товарища. — Зубы её блеснули. Она разжала кулачок. На кольце, на цепочке висел у неё каменный флакончик. Отец сказал: пусть они уснут спокойно, они заслужили счастливую смерть.

Серые глаза Аэлиты подёрнулись влагой. Но сейчас же она засмеялась, сдёрнула с пальца кольцо. Лось схватил её за руку: