— Значительная, — признался Андрей.
— А у меня нет. Но если со мной что-то случится, я не буду лежать на коечке с панцирной сеткой. Знаете почему? Потому что, несмотря ни на что, выплачиваю нормальный, достойный, человеческий страховой взнос. Ежемесячно. Так что будьте любезны не жаловаться.
— Я не жалуюсь.
— Вот и замечательно. В десять часов вам будут делать перевязку, промывание глаз и другие необходимые процедуры.
— Какие у меня повреждения? — Андрей нашел в себе силы задать самый важный вопрос.
— Значительные, — съязвил доктор. — Множественные порезы лица, сочетанная травма груди и обширный ожог обеих ног. Плюс к этому ЧМТ.
— Что?
— Черепно-мозговая травма. — Доктор выразительно постучал себя костяшками по макушке. — Сотрясение мозга и, возможно, ушиб лобных долей.
— Понятно. — Андрей попробовал вспомнить, за что отвечают лобные доли, но никаких данных на этот счет в памяти не нашлось.
— Ладно, голубчик, отдыхайте. Основной девиз нашего нейрохирургического отделения: «Покой, покой и еще раз покой». Если бы вы попали в другую клинику, может, вам и предоставили бы более продвинутое лечение.
— Спасибо и на этом, — уныло вздохнул Андрей.
— Не за что. — Доктор усмехнулся и вышел за дверь, уводя за собой медсестру.
В палате стояли еще восемь таких же кроватей, но большинство из них были пусты. Соседями Андрея оказались двое — небритый мужик с пропитым лицом и прыщавый подросток лет восемнадцати. У подростка под глазом красовался отменный синяк — синий, с желтовато-зеленой радужкой по краям.
Оба соседа еще явно до конца не проснулись. Мужик тупо пялился в потолок, повторяя губами беззвучные фразы, а подросток то и дело переворачивался с боку на бок.
«С компанией не повезло», — подумал Андрей и прикрыл глаза.
Через какое-то время в палату вошли двое грузных санитаров в белых шапочках и в халатах с завязками на спине. Они переложили его на каталку и повезли по длинному коридору. Андрею показалось, что он медленно летит над бесконечным белым каньоном, на дне которого располагаются погашенные светильники с дохлыми мухами под плафонами.
В конце коридора перед каталкой распахнулась крашеная двустворчатая дверь с табличкой: «Перевязочная». Андрея вкатили в слепяще-белое помещение, в лицо пристально уставился сорокаглазый хирургический прожектор. Санитары привязали Андрея к каталке кожаными ремнями и вышли, оставив его в тревожном одиночестве. Пустота перевязочной откликнулась на их шаги звонким кафельным эхом и смолкла. Андрей попробовал повернуть голову, но обзор все равно оставался ограниченным — кафельные стены, металлический шкаф с красной буквой «А» на дверце, матовое окно. Где-то рядом с головой звякнули о стекло стальные инструменты. Этот звук превратил тревогу в панический страх боли. Андрей попытался задрать голову и закатить глаза, но все равно ничего не увидел. Из пустоты послышался низкий женский голос:
— Первая перевязочка?
Андрей не мог видеть говорившую, она оставалась в слепой зоне за макушкой.
— Да, — ответил Андрей, не в силах унять дрожь в голосе.
— Ну, не надо же так бояться… У тебя еще обезболивание действует, так что очень больно не будет.
Медсестра вплыла в поле зрения Андрея, и ужас его усилился. Она была огромна — метр восемьдесят, не ниже, а весу в ней было никак не меньше ста тридцати килограммов. Каждая из грудей, обтянутых белой тканью халата, была с Андрееву голову, а ширина плеч просто поражала воображение. При всем при этом на взгляд ее возраст не превышал тридцати лет.
— Здорово же тебя разукрасило… — покачала головой медсестра. — Бедненький… Ну ничего, сейчас размочим твои повязочки…
Она загремела металлической посудой, послышался плеск жидкости и резкий запах.
— Как тебя звать? — заботливо спросила медсестра.
— Андрей.
— Замечательно. Очень мужественное имя. Значит, кричать ты не будешь… А меня звать Галиной.
— Вообще-то я с трудом переношу боль, — сознался Андрей, и его дыхание участилось в предчувствии мучения.
— А я с трудом переношу трусливых молодых людей и крикунов. Знаешь, от меня вообще очень сильно зависит, как сложится здесь твое пребывание. Укольчики, перевязочки, глюкозка внутривенно… Капельницы. Это ведь можно сделать аккуратненько, а можно не очень, — ласковым тоном предупредила Галина.
У Андрея перехватило дыхание.
— Я могу пожаловаться, — сказал он охрипшим голосом.
— Да, конечно. — Галина наложила на левую ногу мокрый тампон. — Если хотите, можете прямо сейчас закричать.
Она ненавязчиво натянула бинт на другой ноге, и у Андрея моментально выступили слезы — боль была неимоверной. Он стиснул зубы, но все равно не удержал стона.
— На меня многие жалуются, — вздохнула она. — Но наш доктор сам не любит трусливых крикунов. Да и работать кто будет? Так что ты подумай.
Она отпустила бинт, и Андрей смог перевести дыхание. Медсестра наложила тампон на другую ногу, и боль растворилась в теплой влаге.
— Видишь, как хорошо. Всегда может быть так хорошо.
Андрей стиснул зубы от злости. «Жирная сучка… — подумал он. — Ты еще не знаешь, с кем связалась… Привыкла иметь дело с алкашами… Я тебе устрою райскую жизнь… Садистка хренова…»
Перевязка прошла гораздо менее болезненно, чем он ожидал, хотя пару раз все равно не смог удержать стона.
— Ну что ты, что ты… Терпи, — нашептывала Галина, явно получая удовольствие от процесса. — Я очень стараюсь, чтоб не было больно.
Андрей обливался потом. Не от боли, а от страха, что боль может внезапно и катастрофически усилиться. Особенно пугали кожаные ремни, стянувшие тело. Беспомощность.
Когда бинты были полностью заменены новыми, Галина принялась промывать ему глаза. Это у нее получалось мягко и даже приятно.
— Какой молодец… — шептала она. — Настоящий мужчина. А то понавезут одних алкашей и подростков…
Когда санитары привезли Андрея обратно в палату, он мысленно утер пот со лба. Захотелось есть.
— Во сколько тут завтрак? — спросил Андрей у подростка.
— Сейчас принесут, — успокоил тот. — Где это вас так угораздило? Оранжерею головой пробили?
— Нет. На машине разбился, — ответил Андрей. — Что, сильно лицо пострадало?
— Сильнее, чем у меня, — усмехнулся парнишка.
Алкаш по-прежнему пялился в потолок.
— Подрался? — отеческим тоном поинтересовался Андрей.
— Иди ты… — почему-то обиделся подросток и отвернулся к стене.
Палату снова заполнила тишина, из-за окна доносился приглушенный шум улицы и непрекращающийся щебет птиц.
