— Торговля дурью — тоже.
— Слушай, давай забудем о моей работе. Почему тебе не начать тот роман, о котором ты всегда говоришь?
Хэнк посмотрел на нее диким взглядом.
— Роман? Здорово… а кто его купит? Уж точно не журналы, если я буду писать так, как хочу. Попробуй я изложить половину того, что у меня в голове, и они к нему не притронутся. Издатели и читатели не отличат дерьмо от дерматина, но ересь они видят сразу. А я именно это и собираюсь писать. Повесть о реальном будущем, а не какие-нибудь эскапистские фантазии об исполнении желаний человеческих через десять тысяч лет. Нет, моя книга будет не такой. Во-первых, она будет рассказана человеком с улицы. Никаких ребят из Гарварда или ничего не смыслящих миллионерских сынков с выступающей челюстью. Настоящий герой должен быть бедным, живущим прямо здесь, в Нью-Йорке. — Хэнк ехидно засмеялся. — Бог мой, я знаю столько об этой жизни, что смогу описать ее реалистично, как никто. И во-вторых: я экстраполируюсь от любой науки, которой люди сейчас занимаются, от вещей, которые некому критиковать. Есть тут один тип в «Белл Лэбораториз» по имени Клод Шэннон, он придумал нечто вроде теории информации. Я в ней мало понимаю, но чувствую, что шуму она наделает. А работа Лайнуса Полинга об альфа-спирали?.. Боже мой! Ты понимаешь, что мы на грани разгадки механизма наследственности? Я знаю, как важна нуклеоника, но остальная чушь…
Хэнк уставился в потолок, словно видел на осыпающейся штукатурке высеченный огненными буквами текст своего романа.
Элси взяла друга за руку, глядя на него в благоговении.
— О Хэнк, я так люблю, когда из тебя лучится свет твоей истинной сути. Не думай о том, продашь ты роман или нет, просто пиши его!
— Не знаю, Элси. Даже и не знаю. Иногда мне кажется, что я гений, а иногда, что просто повторяю очевидное, а такой писанины вокруг навалом. Но если это так, почему другие ее не видят? Боже, да она же повсюду. — Взгляд Хэнка упал на «Лайф», развернутый прямо на кровати. — Посмотри. Господи, да этот Генри Люс[20] держит руку точнехонько на пульсе времен. В журнале больше научной фантастики, чем в десятке выпусков «Эстаундинг».
Хэнк зашелестел страницами. На одной из них изображался новый, более совершенный прибор для распыления ДДТ. Улыбающаяся девушка в бикини ела хот-дог и потягивала газировку с сиропом, погруженная в безвредное облако химических паров. На другой странице был новейший продукт от «Сибург Корпорейшн»: «Селект-О-Матик» — девятифутовая стойка для грампластинок с передвигающимся звукоснимателем; на ней помещались сотни пластинок, которые будут автоматически прослушиваться в произвольном порядке. Телевизоры от «Дженерал Электрик», которые можно спокойно смотреть при естественном освещении. Волшебная синтетическая ткань «коросил», которая обещает изменить все — от обивки мебели до нижнего белья.
Захлопнув журнал, Хэнк проговорил:
— И я еще даже не затрагивал вопрос об изменяющихся духовных ценностях. Сексуальная вседозволенность, которую развязали президент и Кинзи[21], потребительское отношение, которое проповедуется в рекламах, все чем-то кормятся…
— О Хэнк, поцелуй меня…
Теплом светился полумесяц круговой шкалы модернизированного «Филко». Из обшитого тканью репродуктора звучал голос Луэллы Парсонс, говорившей о Голливуде и Бродвее. Послышался скрип пружин, треск разрываемой упаковки «коросила». Парсонс сменил Нат Кинг Коул, исполнивший свой последний хит «Дитя природы». Его мягкий баритон перетек в аплодисменты, визги, вздохи и восторженные крики.
Звуки спящих людей — равномерное дыхание, медленные невольные шевеления тела по простыне, легкое почмокивание — смешивались с песнями Спайка Джонса и игрой его оркестра. Где-то грохнуло корыто, зажужжала ручная пила, провыла мимо сирена…
Радио на короткое мгновение затихло, и стал слышен вежливый, но настойчивый стук в дверь квартиры Хэнка.
— Хэнк, Хэнк, просыпайся, кто-то стучит в дверь.
— А? Что случилось? Сейчас, иду. Иисусе, можно подумать, что они приняли дозу слабительного!
Хэнк подошел к двери нагой до пояса, расстегнутый ремень болтался, как язык у собаки.
Снаружи стоял негр. Одного возраста с Хэнком и Элси, приветливое лицо, коротко остриженные волосы. На нем была коричневая спецодежда Гражданской Службы и тяжелые рабочие ботинки, покрытые пылью от штукатурки. На нагрудном кармане вышиты звание и имя: рядовой Дуайт Ховард.
— А, Дуайт, это всего лишь ты.
— Ага, миста Бенни, просто старый Рочестер.
— Дуайт.
— А?
— Заткнись и заходи.
Дуайт вошел в квартиру, метким взглядом оценил степень захламленности помещения и цокнул языком.
— Генри, ты живешь хуже, чем те ребята, которым мы помогаем в Гарлеме. Не понимаю, как ты это терпишь. Привет, Элси.
Элси, застегивавшая молнию на юбке, подняла взгляд:
— Привет, Дуайт.
Из-под майки вынырнула голова Хэнка.
— Я живу в мире разума, ты, невежественный дикарь. Этот мир — иллюзия, майя. Он ничего не значит.
— Моя не понимать все эти длинные слова, миста Галлахер, но коли уж ты так считаешь…
Хэнк фыркнул.
— Дуайт, ты критиковать меня пришел?
— Что ты, Генри, взгляни.
Дуайт достал из кармана коросиловый мешочек.
— Косяк, — благоговейно произнесла Элси.
— А он вставит?
— Именно это курит Роберт Митчем, — сказал Дуайт.
— Так чего же мы ждем?
Хэнк скинул на пол пару подушек, и друзья шлепнулись на них. Скоро вся комната клубилась голубоватым дымом, запах стоял, как на мексиканской свадьбе.
— Чувствую себя такой туманной, — сказала Элси. — Будто я — песня Синатры[22].
Все кивнули, соглашаясь с ней, и сонно улыбнулись.
— Эта штука покруче «кэмела», — заметил Дуайт.
Все трое покатились со смеху.
— Я на работе слышал одну вещь, — продолжил Дуайт. — Какая сейчас самая популярная песня в Париже?
— Сдаюсь, — сказала Элси. — Какая?
— Сияйте, жучки-светлячки.
— Фу, гадость!
— Как твоя работа, Дуайт? — спросил Хэнк, отсмеявшись и сделав пару задумчивых затяжек.
— Недурственно. Мы рушим трущобы и строим новые уютные дома для всех этих бедных ребят. Знаешь, кто присутствовал на открытии последних блоков? Генерал Эйзенхауэр и секретарь Дюбуа[23]. Как же сердцу мило видеть известного белого человека рука об руку с выдающимся черным. Ни при каком ином президенте такого бы не произошло.
Некоторое время они молчали, затем Дуайт спросил:
— Генри, почему бы тебе не поступить на гражданскую службу? Всего два года, а смена обстановки пошла бы тебе на пользу. Знаю, у тебя последнее время что-то не клеится. Черт возьми, да я с прошлого года не видел в журналах ни одной твоей работы. А та — как же она называлась? — «Рейдеры с колец Сатурна». Шедевром ее не назовешь.
