Полосу прошли чисто, шаг в шаг ступили на металлическое кольцо.
И вот оба лежат на спине — рядом, глядят в небо и ждут, когда спустится «краб». И чувствуют себя препаршиво — и при этом обоим смешно.
Такой Ришу не знал никто. Когда спрыгнула с кубиков, стала перед подростками — будто птичка, что защищает птенцов, раненой притворяясь, плещет в пыли ломкими крыльями. Сразу стала маленькой, но голос звенел, испуганный и решительный.
— Вы хотите быть среди тех, кому можно довериться в Чаше, но скольким вы верите на самом деле? По-настоящему? Неужели вам не… не надоело, что умирают те, с кем вы живете бок о бок? И… и не просто живете!
Она задыхалась, проглатывала слова, боясь не успеть договорить:
— Скольких вы будете спасать, как самого себя? — повернулась к сидящей у стены паре. — Вот Гамаль и Тайгета… они уже год здесь, и живы, потому что они — как один человек… но все остальные им безразличны!
Тайгета недовольно дернула головой. Риша умолкла — будто у нее кончилось дыхание. Подростки переглядывались, словно каждый ответственность на себя взять боялся — первым что-то сказать.
— А что, очень пламенная речь получилась! — вполне искренне произнес Анка.
Саиф склонил голову набок:
— А это идея! Разбиться на парочки… Шеат, будешь моей подружкой?
Тот сплюнул.
Регор ухмыльнулся:
— Мирах, ты намек понял? Твоя девочка хочет выжить!
Риша прижала косу ко рту и со всех ног кинулась прочь.
Мирах поднялся со своего места, неторопливо подошел к Регору, остановился. И ударил в лицо со всей силы, снизу вверх. Тот охнул — голова запрокинулась, из носа хлынула кровь.
К пострадавшему тут же подскочили Майя и Мира, а Шаула флегматично сказала:
— Ну вот и поговорили. Риша права. Дури в вас — немеряно просто, а толку мало.
И неподражаемым тоном — не то учительницы, не то язвы записной — обратилась к Мираху:
— Ну что, так и будешь тут торчать?
Он повернулся послушно, будто примерный школьник, и шагнул в «логово» вслед за Ришей.
Никто их не видел. А Мирах сидел на полу, подле Риши, которая с ногами устроилась в желобе. Она сняла резинку, стягивающую кончик косы, и задумчиво расплетала волосы, чтобы занять чем-то пальцы.
— А сам ты… откуда?
— Не надо, Риша. Знаешь ведь… в Чаше это неважно.
Помолчав, сказал неохотно:
— Отец у меня был. Дрался… я в восемь лет убежал — вернули. Избил, живого места не было. Потом еще… в общем, я прибился к бродягам, взрослым. Ничего… не обижали.
На следующее утро сверху спустился Нунки. Бинты с него сняли, и виден был ярко-алый шрам, пересекающий левый висок и заканчивающийся посредине брови. По контрасту с ярким шрамом лицо подростка было зеленовато-бледным. Двигался он осторожно, будто шел по очень скользкому полу среди хрустальных предметов.
Регор присвистнул, протянул:
— Мдаа…
Девчонки засуетились. А Мирах окинул Нунки внимательным взглядом — и больше на него внимания не обращал. Сверчку такой оборот не понравился очень — на сердце отчаянно заскреблись холодные лапки. Улучив момент, позвал «островитянина» в пустой зал:
— Мирах… есть разговор.
— Ну? — лениво спросил, откидываясь назад и разглядывая потолок, будто было там, что разглядывать.
— Нунки.
— Что он тебе?
— Он мог уйти… он как-то убедил врачей, что сможет продолжать выходы.
— Неужто? Врачей убедил? А то они такие тупые.
— Я не думаю, что он врал мне, когда говорил… Так или иначе, он вернулся. Боюсь, его отпустили сюда умирать, — Сверчок сцепил пальцы, обхватил ими колено.
— Тебе-то что? — снова спросил Мирах. — Нунки, врачи, Чаша — все в полном согласии, все в ажуре.
— Жестокий ты, Мирах.
— А меня жизнь не щадила. — Он подобрался, напрягся весь — будто не белобрысый тонколицый подросток рядом сидел, а громила-убийца. — Ты вроде уличный? Знаешь, каково получать по шее за то, что не так посмотрел? Засыпать на холоде, в мокром тряпье, зная, что тебя пинком разбудят? Риша вон, добренькая… ей никто кусок хлеба изо рта не вырывал!
— Потому ты к ней и потянулся.
— Да пошел ты, — ответил Мирах беззлобно даже. Как от комара отмахнулся.
— А я думал, Риша все же нашла в тебе что-то, незаметное окружающим, — в сердцах сказал Сверчок, развернулся и ушел.
Ночью на площадке не наступало полной темноты — тусклые продолговатые плафоны горели, превращая людей в призраков. Можно было и в «логовах» свет не выключать, но подростки никогда ночью не оставляли света. Синий цвет до того приедался, что ночью предпочитали полную темноту… пусть даже сны кошмарные снятся. Никто не спросит утром, отчего ты кричал.
Фигурка выскользнула из одного «логова», остановилась у входа в другое.
— Нунки, — прошептал подросток, стараясь не разбудить Саифа и Гамаля.
Мальчишка не спал, видно — откликнулся сразу.
— М?
— Иди сюда. Тихо.
Вышел, напряженный, настороженно глядя на Мираха.
— Идем.
Поманил за собой, в сторону от «логова», к душевым и тренажерным. Неуверенность Нунки спиной чувствовал. Понимал, что тот думает. Как же, не так давно такой вот ночью с площадки полетел Сабик… Правда, он сам. И своих здесь точно никто убивать не будет — для этого существует Чаша… Но порой и слова достаточно.
Остановились у входа.
Мирах смерил подростка внимательным взглядом. Ничего не изменилось — да и с чего стало бы меняться? Немного запавшие глаза — в полумраке круги под ними заметней, движения отнюдь не такие точные, как раньше. Со стороны — нормальный мальчишка, но Мирах слишком привык подмечать черточки, незаметные постороннему взгляду. Да что там, не он один — каждый из тутошних. Ничего не скрыть. Слишком сильно жизнь каждого зависела от каждого.
— Болит голова?
Нунки замялся, постарался отвернуться невзначай, уйти от ясного ответа:
— По-разному…
— Ты не виляй! — оборвал Мирах. — И не дергайся. Стал бы я с тобой разговаривать, если бы решил избавляться?
— Болит… часто, волнами. Порой все плывет и качается, идти тяжело… и сосредоточиться не удается. — Он упорно разглядывал стену, губы сжал плотно.
— … твою мать! — не сдержался Мирах. — И как тебя эти долбанные врачи отпустили?
— Я им сказал — свое еще не отработал в Чаше, если сумеют вернуть, получат поощрение… Они сказали — отвечай за себя сам. Вот и все.
— Зачем ты вернулся?
