Повернув за угол, Юдхиштхира остановился как вкопанный и беззвучно шевельнул губами.
Сполох умолк, закатив глаза.
Стойкий-в-Битве неподвижно смотрел на четверку лунно-белых скакунов, огнеоких и ярых, рожденных в далекой Камбодже...
— Твой благородный брат прибыл, – на всякий случай пояснил Дхриштадьюмна, мысленно поминая неудобосказуемые части тела разных богов: состояние изобильного подвигами шурина день ото дня ухудшалось.
— За горло. Взять. И задушить, – едва слышно произнес Юдхиштхира, судорожно стиснув кулак.
Сполох изумленно воззрился на свойственника, вполне справедливо предположив, что его последних слов тот не слышал, подводя итог своим мыслям. Но с чего проснуться в этом тихом человеке столь кровавым желаниям?
Шурин смотрел на колесницу своего брата.
На пустующее место суты.
Стойкий-в-Битве теперь уже не боялся поражения.
Он боялся, что победит.
Тем же вечером в покои Арджуны влетел разгневанный Баламут. Он имел весьма неприятный разговор с Критаварманом, после чего со злости сочинил истекающую патокой и противную здравому разумению историю.
Следовало каким-то образом объяснить союзникам, почему столь преданный и благочестивый царь пренебрег божественной волей и увел своих воинов в стан Кауравов.
— Это бред, – сказал Арджуна, выслушав его. – Остальное бывало забавно, но сейчас не время для забав! Мадхава, оставь сочинение несуразиц, ими упивается чернь, но цари – они не поверят.
— Поверят! – прошипел Кришна, раздувая ноздри; в голосе его почудилась небывалая прежде дрожь. – Поверят и благословят! И преисполнятся... Арджуна, ты подтвердишь мои слова.
— Ты будешь рассказывать это от своего имени?!
Вызолоченные ногти аватара полоснули обивку сиденья; чинский шелк, на варварский манер шитый драконами, треснул.
— Да!
Серебряный замолчал. Он стоял вполоборота к родичу, у стены, покрытой многоцветной росписью, и внимательно изучал жизнеописание царя Бхагиратхи, сведшего некогда Гангу с небес на землю. Молчание длилось, пока выражение лица Кришны не стало жалобным; еще вздох, и с уст флейтиста сорвалась бы мольба.
— Повтори, – без выражения попросил лучник, по-прежнему глядя в сторону.
Баламут медленно вдохнул и выдохнул.
— Узнав, что Кришна вернулся в свою столицу, нечестивый и незоркий Дурьодхана, полагающий Джанардану своим другом, отправился в Двараку, рассчитывая на то, что воины племени ядавов присоединятся к нему.
— Он преуспел.
— Не перебивай. Серебряный и Боец прибыли в Двараку одновременно, и одновременно вошли во дворец, но время было неурочное и... Кришна еще не пробудился ото сна.
Арджуна молча кивнул.
— Дурьодхана вошел первым и, исполненный гордыни, сел возле изголовья, в то время как благочестивый и полный смирения сын Панду остановился в изножии кровати.
— И сколько жен было в той кровати? – сухо уточнил Арджуна.
— Ни одной! – рявкнул Кришна. – Затем, чтоб ты мог в нее залезть, когда Боец уедет!
— Нам обоим ты не хотел отказать в помощи, – четко продолжил Серебряный, – но, проснувшись, первым увидел меня, и потому предложил мне выбирать: акшаухини войска под началом Чудо-Латника, или себя.
— Свою помощь!
— Угу. Себя.
— Мне это не нравится!
— Мне тоже.
— Серебряный, – мягко спросил Баламут после долгого молчания, – будь это так, что бы ты выбрал?
— Я бы пристрелил Слепня, – Арджуна пожал плечами, так и не взглянув на собеседника. – По-братски. А теперь ты скажешь, что на самом деле произошло в Хастинапуре. Или мне расспрашивать слуг?
— Слуги не скажут тебе ничего иного. И никто не скажет. Кроме, возможно, – Баламут растянул губы в усмешке, – самого Дурьодханы. Или Духшасаны с Карной... Поинтересуешься при встрече?
— Я не колдун, чтобы расспрашивать мертвецов.
— Я так и думал... – аватар подмигнул бронзовой крысе, на которой восседал мудрый толстый Ганеша.
— Что стряслось с Чудо-Латником? – неприязненно поинтересовался Серебряный. – Он, помнится, слыл весьма преданным вишнуитом...
Аватар раздраженно отмахнулся; у него дрогнула верхняя губа, и на женственном лице странным показалось выражение зверя, готового обнажить клыки.
— Никаких Чудо-Латников, – сказал он, глядя в потолок. – Он умер и сожжен. Он никогда не рождался. Он увел войско, доставшееся Дурьодхане по выбору...
Арджуна закрыл глаза, на мгновение став похожим на Юдхиштхиру, и с силой провел ладонью по лицу.
— Хорошо, – сказал он, помедлив. – А если история дойдет до Бойца?
— Он, конечно, объявит ее ложью, – вздохнул Баламут. – Но, конечно, ему никто не поверит. Как всегда.
Серебряный обернулся. Подошел и сел напротив. Подался вперед, упершись локтями в колени.
— Но мне – ты – скажешь? – вкрадчиво предположил он.
— Нет, – спокойно ответил Кришна, лаская кончиками пальцев лады немой дудки. – Разве тебе недостаточно моих слов?
— Я поклянусь в их истинности любому и в любой час. Но я-то могу знать, что произошло?
— Я уже рассказал тебе.
— Мадхава...
— Ты подозреваешь меня во лжи? – вскинул бровь Баламут; резкий перелив оскорбленной флейты плеснул огнем в тенях покоя.
— Но ведь это меня ты выставляешь дураком.
— Дураком? – почти растерянно переспросил аватар, прежде чем разочарованно скривиться. – Нет, ты и вправду... скудоумный. Дураком я выставлю кого угодно, кроме тебя. Разве... Нет, ты не поймешь.
— Не пойму? – лучник встал и сощурился, глядя на него сверху вниз. – Я, скудоумный, умею сравнить одиннадцать акшаухини с семью!
— Ты никак испугался?
Из груди Серебряного вырвался рык.
Флейтист мелодично рассмеялся.
— Тебе смешно?
— Ты такой сердитый, – мурлыкнул Баламут. – Глаза сверкают, ноздри раздуваются, шерсть дыбом, о лучший из леопардов...
Арджуна помолчал. В глазах его гнев постепенно сменялся восхищением; эту метаморфозу аватар наблюдал уже много раз, и чарующая улыбка вновь родилась на устах Кришны.
— Я действительно клялся Дхритараштре не вступать в битву... – почти виновато проговорил он, взглядывая на Серебряного из-под ресниц. – Я буду твоим возницей.
— Воспоешь мои подвиги? – поднял бровь Арджуна.
— Уже.
— Слухи и слухи, – сказал лучник, глядя, как покачиваются серьги в ушах Баламута, – отовсюду слухи, один безумней другого, и чернь треплет наши имена...
— Чернь восторгается.
— Пусть так – но много ли достоинства в такой славе?!
— Где ложь, где истина? – тихая флейтовая трель. – Кто различит, если все сущее – только Майя?
