Зина снова посмотрела на его левую руку.
— Ох! Ну и урок! Но Горти — ты подготовился за одну ночь и день?
— Ты не знаешь, что я могу делать, — сказал он. Он завернул рукав. Смотри.
Она смотрела на коричневое, слегка волосатое правое предплечье. На лице Горти была глубокая сосредоточенность; его глаза были спокойными, а лоб гладким.
Какое-то мгновение рука оставалась без изменений. Внезапно волосы на ней шевельнулись — скорчились. Выпал один волос, еще один, маленький дождь волос, падавших на маленькие клеточки скатерти. Рука оставалась неподвижной и, также, как и на его лбу, на ней не было видно никаких следов напряжения, кроме полной неподвижности. Она была теперь голой и сливочно-коричневого цвета, который был типичным как для него, так и для Зины. Но — что это? Был ли это результат того, что она смотрела так сосредоточено? Нет, она была действительно бледнее, более бледной и также более тонкой. Ткани на тыльной стороне руки и между пальцами сжались пока рука не стала худой и узкой, а не квадратной и толстой, какой она была.
— Достаточно, — сказал Горти буднично и улыбнулся. — Я могу восстановить ее за такой же промежуток времени. Конечно, кроме волос. На это потребуется два или три дня.
— Я знала об этом, — выдохнула она. — Я знала, но я не думаю, что я когда-нибудь действительно верила… твой контроль над собой действительно такой полный?
— Вполне. О, есть вещи, которые я не могу делать. Нельзя создать или уничтожить материю. Я могу уменьшиться до твоих размеров, я думаю. Но я буду весить столько же, сколько и вешу, довольно много. И я не могу за ночь стать двенадцатифутовым гигантом; не существует способа, позволяющего набрать необходимую массу достаточно быстро. Но та работа с Армандом Блуэттом была проста. Тяжелая работа, но простая. Я уменьшил свои плечи и руки и нижнюю часть лица. Ты знаешь, что у меня все это время было двадцать восемь зубов? Я отбелил свою кожу. Конечно, на голове был парик, а что касается божественных женственных форм, об этом позаботились те, кого Эллиот Спринг называет «ремеслом большого бюста и искривленного торса».
— Как ты можешь шутить?
Его голос стал ровным, когда он сказал:
— А что я должен делать; скрежетать зубами каждую минуту? В такое вино нужно периодически добавлять пузырьков, дорогая, иначе много не проглотишь. Нет, то что я сделал с Армандом Блуэттом было только начало. Я собираюсь заставить его самого это сделать. Я не сказал ему кто я. Кей вне игры; он не знает, кто она и кто я или, кстати, кто он сам. — Он рассмеялся; это был неприятный звук. — Все, что я дал ему, это была мощная ассоциация с тремя давным-давно покалеченными пальцами. Она будет работать у него во сне. Следующее, что я с ним сделаю будет таким же хорошим и совершенно непохоже на это.
— Тебе придется несколько изменить свои планы.
— Почему?
— Кей не вне игры. Я теперь начинаю понимать. Она приехала в карнавал, чтобы повидаться с Людоедом.
— Кей? Но почему?
— Я не знаю. В любом случае судья последовал за нею туда. Она ушла, а Блуэтт и Людоед встретились. Однако, одну вещь я знаю. Гавана сказал мне судья панически боится Кей Хэллоувелл.
Горти хлопнул по столу.
— С ее неповрежденной рукой! Ох как чудесно! Ты можешь представить, что это должно было быть?
— Горти, дорогой — это совсем не смешно. Неужели ты не понимаешь, что с этого все и началось — что именно это заставило Людоеда заподозрить, что «Малышка» была не просто девочкой-лилипуткой? Ты что, не понимаешь, что Людоед думает, что ты и Кей это один человек, что бы ни думал судья?
— О, Боже.
— Ты запоминаешь все, что слышишь, — сказала Зина. — Но ты не слишком быстро соображаешь, дорогой.
— Но — но — то, что тебя так избили… Зина, это моя вина! Это как если бы я сам это сделал!
Она обошла вокруг стола и обняла его, притянув его голову к своей груди.
— Нет, дорогой. Это ожидало меня, уже много лет. Если ты хочешь обвинять кого-то — кроме Людоеда — обвиняй меня. Это я виновата в том, что взяла тебя к себе двенадцать лет назад.
— Зачем ты это сделала? Я ведь никогда толком не знал.
— Чтобы уберечь тебя от Людоеда.
— Уберечь ме… но ты держала меня прямо возле него!
— Это было последнее место в мире, где он стал бы искать.
— Ты говоришь, что он искал меня уже тогда.
— Он ищет тебя с тех пор, как тебе исполнился один год. И он найдет тебя. Он найдет тебя, Горти.
— Надеюсь, что найдет, — проскрипел Горти.
Позвонили в дверь.
Последовала ледяная тишина. Снова прозвенел звонок.
— Я пойду, — сказала Зина, поднимаясь.
— Черта с два, — сказал Горти грубо. — Сядь.
— Это Людоед, — вскрикнула она. Она села.
Горти стоял там, где он мог смотреть через гостиную на входную дверь. Изучая ее он сказал:
— Нет. Это — это — ну, кто бы мог подумать! Встреча старых друзей!
Он подошел к двери и распахнул ее.
— Банни!
— Пр… Извините ме… я могу здесь в… — Банни не слишком изменилась. Она была немного круглее и может быть чуть-чуть застенчивее.
— О, Банни… — Спотыкаясь выбежала Зина, споткнувшись о подол купального халата. Горти подхватил ее до того, как она упала. Они с Банни стали обниматься, как обезумевшие, раздавались их радостные восклицания на фоне голоса Горти, который с облегчением смеялся.
— Но дорогая, как ты нашла… Как хорошо, что… Я думала, что ты… Куколка моя! Я никогда не думала, что я…
— Хватит! — проревел Горти. — Банни, заходи и будем завтракать.
Испугавшись, она посмотрела на него своими круглыми глазами альбиноса. Ласково он спросил:
— Как Гавана?
Не отводя глаз от его лица, Банни нашла рукой Зину и ухватилась за нее.
— Он знает Гавану?
— Дорогая, — сказала Зина. — Это Горти.
Банни бросила на Зину взгляд, как у кролика, вытянула шею, что бы заглянуть за Горти, и вдруг похоже поняла, что именно сказала Зина.
— Это? — спросила она, показывая. — Он? — Она смотрела. — Он и «Малышка», тоже?
Горти заулыбался.
— Правильно.
— Он вырос, — сказала Банни глупо. Зина и Горти зашлись от смеха, и, как это делал Горти когда-то очень давно, так Банни переводила взгляд с одного на другого, почувствовала, что они смеются с ней, а не над ней, и присоединила свое звонкое хихиканье к общему шуму. Все еще смеясь Горти пошел на кухню и крикнул оттуда:
— Ты все еще пьешь сгущенное молоко и пол чайной ложки сахара, Банни? — и Банни начала плакать.
У Зины на плече, и слезы эти были счастливыми.
— Это Малышка, правда, правда…
Горти поставил горячую чашку на тумбочку и сел возле девушек.
