— Кого?
— Ах, необразованный ты мой! Это верховный повелитель Тибета. Главный монах. Когда далай-лама умирает, то по всему Тибету начинают искать нового. По всем деревням ищут, по всем семьям. Наконец находят мальчика, у которого есть все приметы будущего далай-ламы. И родинка на нужном месте, и головка тыквочкой. И букву «б» не выговаривает. Его везут в монастырь и там воспитывают, пока не получится повелитель Тибета.
— Я — далай-лама? — спросил я.
— Не говори глупостей, — сказал Артем.
Воины на небосклоне один за другим падали ниц, и оставшиеся в живых безжалостно добивали их кривыми мечами. Коленки и носы погибших бойцов торчали из-за елового леса на той стороне грязной речки.
— Почему глупостей? Мне же хочется узнать, вы снитесь или что?
— Ты забыл о кляссере?
— Он делал дубликаты…
— Технология такого рода сегодня для Земли недоступна.
— Честное слово, я вас не понимаю!
— Тебе сколько лет?
— Тринадцать. Вы же знаете. Мне столько же лет, сколько Сашке Сулиме.
— Вы — дети войны и рано развились. Ребенок мирного времени отстает от вас года на два. Так что ты уже совершенно самостоятельный.
— Почему вы так говорите?
— Когда я говорю о воспитании героя, то имею в виду не кляссер для марок. Он — лишь толчок к созданию ситуации. Нам надо было увидеть, как ты будешь вести себя с Королевым. С Фимой. Ты жестоко избил его, потому что мы подтолкнули тебя к этому.
— Подтолкнули? Вы?
— А ты раньше кого-нибудь так избивал? С наслаждением, с жестокостью?
Мне пришлось задуматься.
— Нет, — сказал я.
Последний оставшийся в живых боец на небе вложил меч в ножны и побрел прочь.
Мне никогда не приходило в голову…
— А вспомни, как ты напал на Люциферчика?
— На кого?
— На баскервильскую собаку. В подвале.
— Это тоже воспитание из меня…
— Нет, все наоборот. Существо, подобное тебе, должно ставить собственную безопасность, собственное благополучие выше всего. Ты должен стать идеальным эгоистом.
— Зачем? Ведь все вы мне только кажетесь.
— Смотри, запомнил! Но не знаешь еще, что мир нельзя описать по одной примитивной схеме. Он сложнее, чем тебе кажется.
— Что я сделал неправильно?
— Ты кинулся спасать своего дружка. А это было нарушением правил игры. Ты должен был спасти себя. А не рисковать. Это твоя ошибка. К тому же мы потеряли собаку Баскервилей. Чудесное бойцовое животное.
— Тогда, значит, я вам не гожусь?
— Твоя жизнь в значительной степени предопределена. Ты будешь…
— Кем я буду?
Убитые воины на небосклоне начали подниматься. Они поднимались, как старики, с трудом, как будто с неслышными вздохами и стонами, опираясь на мечи и копья.
Артем их не видел.
Это что-то означало?
— Тебе рано об этом знать.
— Тогда чего со мной разговаривать?
— С точки зрения земного обывателя, ты должен стать чудовищем, но принести благо Земле. Тебя нельзя будет мерить простыми человеческими мерками.
— Супермен?
— Супермен.
Голос его становился все тише, словно Артем отлетал от меня, хотя он сидел рядом — мне было достаточно протянуть руку, чтобы до него дотронуться. По речке проплыла большая модель парусника, у нее были белые паруса, по палубе бегали испуганные мыши.
— Где мы? — спросил я.
— Это неважно.
— А раз я супермен, то должен знать…
— Ничего ты не должен, мальчик, — сказал Артем. — Мы продолжим этот разговор, когда подрастешь.
Мне стало обидно.
— Тогда не надо было начинать! — сказал я.
— Плечо не болит? — спросил Артем.
— Я смотрю сон, — ответил я. — А во сне боли нет.
Бойцы, что сражались на небе, уменьшившись в несколько раз, но все равно куда крупнее человека, шли берегом. Один из них поднял голову и встретился со мной взглядом.
— Это он! — воскликнул боец. — Вот он где!
Он выхватил из ножен кривую саблю и стал карабкаться на высокий берег.
— Артем!
Но Артем исчез.
Я вскочил и попытался убежать, но трава была мокрой, и ноги скользили по ней.
Боец с саблей уже настигал меня.
Он дышал прерывисто и часто.
— Артем!
И когда бежать не было сил, я проснулся.
Светало. Небо за окном было синим. Слышно было, как шаркают по тротуару подошвы ранних прохожих. Кто в школу, кто на фабрику. Фонари еще не выключили. По переулку ехал студебекер, я по звуку мотора могу различать грузовики.
Болело плечо.
Я босиком подошел к окну. Мне до сих пор было приятно глядеть на звезды и на улицу. Ведь всего несколько месяцев назад сняли затемнение. До этого каждый вечер надо было разматывать на окне рулон толстой черной бумаги, а все улицы были темными. Даже фонарики нельзя было зажигать. Одним грабителям раздолье. У мамы месяц назад вырвали в подворотне сумочку. Хорошо еще, что карточки она носила на груди, в лифчике. Но несколько рублей пропало. Немного. Рублей триста.
Я смотрел на обыкновенную улицу.
Переулок Сивцев Вражек. Напротив, в одноэтажном особняке, горел свет, за столом сидел человек и читал под лампой с зеленым стеклянным абажуром.
— Рука болит? — сонно спросила мама.
Над крышей особняка синело небо, на котором еще не погасли звезды. Чуть видными силуэтами, словно нарисованными светящимися мелками, были видны бойцы, которые сражались изогнутыми мечами.
— Выпей пирамидону, — сказала мама.
Она встала, принесла мне таблетку и стакан воды. А я даже не заметил.
— А что это на небе, мама? — спросил я.
— Звезды, — сказала мама. — Иди спать. Тебе в школу.
— Я ведь не струсил? — спросил я.
— Ты не струсил, мой мальчик, — сказала мама. — Никто так не думает.
— А что важнее — остаться живым или не струсить?
— Древний вопрос, — сказала мама. — Но смысла в нем немного. Знаешь, как говорил Базаров?
— Как? — Я сделал вид, словно знаю, кто такой Базаров.
— Он говорил, что жертва — это сапоги всмятку. Иди спать.
— Что ты понимаешь! — громко сказал я.
— Всех соседей разбудишь.
И я пошел спать.
