Карен вздрогнула всем телом и тяжело вздохнула. В голове прояснялось. Она пережила не галлюцинацию, а настоящий, очень тесный контакт. Но вряд ли кто-нибудь когда-нибудь ей поверит.
— Все хорошо. Все отлично. Мне уже лучше.
Корженовский отправился в сентиментальное путешествие, чтобы дотронуться до поверхности Пути, прежде чем займется демонтажом. Путь был не только величайшим его творением, но и частью его самого. Уничтожить Путь — все равно что отрубить собственную руку.
Поднимаясь в лифте к Седьмому Залу, он активировал поле-среду и стал ждать, когда массивная дверь отъедет в сторону и явит дивную, чарующую перспективу, пришедшую, казалось, из сна без начала и конца.
Вспомнились годы, прожитые в качестве нескольких беспомощных дублей. Только первые сто и последние сорок лет жизни были настоящими; по меркам Гекзамона, он остался юным. Он был, безусловно, моложе собственного творения, в каких бы хронологических масштабах ни измерялся срок существования Пути.
Насосы откачали воздух из кабины лифта. Дверь открылась, и Корженовский заглянул в горло зверя, который проглотил его когда-то вместе с человечеством, яртами и десятками других рас, после чего возникла торговля между разными мирами, временами и даже вселенными.
Почти на десять километров окрест лежал голый неровный камень и металлический пол Седьмого Зала — серый, безжизненный, выстуженный ландшафт. Дальше — поверхность Пути, отливающая бронзой, вовсе не безжизненная. Корженовский знал: если приблизиться к ней вплотную, можно увидеть черные и красные переливы необъяснимого и неописуемого кипения, жизнедеятельности самого пространства. Щекоча, щипля и скручивая вакуум, человек вынудил того исторгнуть из себя удивительную поверхность…
Пятидесятикилометровой ширины бронзовая труба сама себя растягивала до бесконечности. Посередине проходила лента бледного сияния — увеличенная копия световодов из Залов Пуха Чертополоха. На миг у Инженера закружилась голова, как будто он и впрямь стал частью безумной геодезии, определяющей ни на что не похожее бытие Пути.
Его поджидал собственный маленький шаттл. Инженер устроился в пассажирском кресле, и кораблик полетел в семидесяти метрах над бронзовым блеском. Он пересек границу Седьмого Зала и завис километрах в тридцати от южного колпака.
Корженовский выплыл из люка и остановился в нескольких сантиметрах от обнаженной глади. Убрал из-под ног сегмент среды, скинул шлепанец и голой ступней коснулся не горячего и не холодного, обладавшего одним-единственным свойством: твердостью. С точки зрения термодинамики, поверхность Пути не вызывала интереса.
Корженовский нагнулся и потер ее ладонью, а выпрямившись, обнаружил, что Патриция Васкьюз обрела вдруг небывалую силу. Она будто заглядывала ему через плечо. «Наше общее создание, — подумал он. — Прекрасное чудовище…»
— В мире нет и не будет ничего безупречнее тебя, — сказал он Пути. — Ты создан детьми-акселератами. Мы так и не поняли, чем ты был для нас. Ты подарил нам прекрасные сны. Но сейчас мне придется убить тебя.
Он молчаливо постоял несколько минут на нереальной, безответной поверхности, затем вернулся на борт и полетел к скважине Седьмого Зала.
— Мы в плену, — сказала Рита Деметриосу, когда они катались по озеру на длинной гребной шлюпке. — Все, кроме императрицы и Джамаля Атты. Они погибли.
— Ладно, — отозвался Деметриос. — Я согласен: тут что-то не так. Но что ты подразумеваешь под пленом?
— Тесты, эксперименты. Ярты.
— Ярты? Не знаю такого слова.
Рита коснулась ладонями его лица.
— Но ведь ты чувствуешь, скажи? Мы в плену.
— Верю на слово.
— Помнишь кельта по имени Люготорикс?
С берега прилетел ибис, сел на нос лодки, раскрыл длинный клюв и изрек:
— Теперь можешь вспомнить.
«Вспомнить? Зачем?» — уныло спрашивала себя Рита, блуждая по своему прошлому. Прячась. Она была беспомощна и беззащитна. Бежать некуда, да и как убежишь на несуществующих ногах? Она повидалась с матерью; вдвоем они посидели в алебастровом доме возле Линдоса, поговорили о пустяках. Она позагорала под солнцем, вовсе не таком теплом, как настоящее, и не таком ярком. Затем отправилась в храм, чтобы провести день в одиночестве.
В лучах утреннего солнца длинная тень скользила впереди по песку и гравию. Сначала Рита следила за ней со слабым интересом, потом перестала. Тень вскидывала руки и энергично жестикулировала. Внезапно она вытянулась и устремилась через высохшие кусты и каменную ограду в мертвый фруктовый сад. Задетые ею ветви качались.
По дороге навстречу Рите шагал молодой брюнет. Он постоял рядом, поглядел, как ее тень дотягивается до горизонта острова, а после устремляется в небо, в облака. Рита косилась на него не без любопытства.
— Рита Васкайза, мы озабочены. Не надо прятаться. Если нам не удастся удержать тебя, твое «я» растворится в твоих воспоминаниях, а мы этого не желаем и будем вынуждены тебя отключить. Разве безмыслие предпочтительней?
— Да, — сказала она. — Я знаю, что делаю.
Она убежала от юноши, но в мыслях, или воспоминаниях, или где там она находилась, ее угораздило выбрать совсем не тот поворот…
Она забрела на склад всех своих кошмаров.
Прежде чем ее «отключили», Рита увидела призраки всех, кого погубила. Они летали над кровавыми морскими водами. Они размахивали ножами и безмолвно вопрошали: «Зачем ты открыла Врата?»
Она уничтожила Гею.
Но не смогла умереть сама.
Психика приколотой бабочкой лежала в коробке. Чудища-коллекционеры изучали ее, переворачивая пинцетами. Рита видела зал за залом; ярко освещенные, они занимали миллионы квадратных стадиев, и в каждом из них стояли ряды, ряды, ряды стальных шкафов, и в каждом шкафу лежали люди; дети, старики, старухи, девушки, юноши, беременные женщины, солдаты корчились на иглах, пронзивших их сердца, и Рита различала каждую судорогу, каждую деталь внешности, — ничто в ее настоящей жизни не выглядело таким реальным. «Я с вами, — вымолвила она. — Я не могу убежать от вас».
Но она убежала, хоть и не обладала физическим телом. Она прогнала свое «я» через воспоминания, промчалась по всем дорогам своего разума, терзаемая горем, страхом и совестью. Она неслась все быстрее, пока не растаяла и не потекла ручейком, который вскоре превратился в бурный поток, бездумный и все растворяющий на своем пути… Никакой тревоги, никакой тоски… Лишь ласковое тепло за миг до небытия.
