Я сказал:
– Мам, извини, хочу руку сменить. У нее только бровки на миллиметр подпрыгнули, мол, при детях ни к чему, так что я добавил:
– Да знаю, что времени в обрез, вон Грег на часы зыркает, улавливаю. Но мы с Ваймой тоже в церковь собираемся, так что извини, будь добра.
Она засияла.
– Конечно, дорогой.
Обернулся я мигом. Гляжу, а Мама Ваечку за талию держит. Тут и я засиял.
А руки я менял – седьмой номер на «компанейскую». А заодно, раз простили, в телефонный отсечек нырнул и набрал «МYCROFTХХХ».
– Майк, мы дома. Но выходим в церковь. Вряд ли у тебя есть туда канал, так что позвоню попозже. От профа было что-нибудь?
– Пока нет, Ман. А что за церковь? Кое-какие у меня на проводе.
– Опора скинии пламенного покаяния.
– Не упоминается.
– Кореш, не забегай вперед. Они встречаются в зале общины «Запад-3». Это на юг от Кольцевой станции номер…
– Уловил. Там есть канальный вход и телефон в наружном коридоре. Приложу ухо на оба.
– Майк, шухера не предвидится.
– Профессор то же самое считает. Он как раз сейчас звонит. Вас сконтачить?
– Времени нет. Будь!
С тех пор так и пошло. Постоянный контакт с Майком, чтобы знал, где мы и куда собираемся. Если у Майка там есть кончик, он слушает. Заподозрив в то утречко, что Майк способен слушать по телефону с неснятой трубкой, я от этого открытия поначалу взыграл, поскольку в чудеса не верю. Но, подумавши, осознал, что телефон может быть подключен центральной системой без вмешательства человека, если у нее есть такое желание. А желание у Майка было, как говорится, «балшойе».
Как Майк представлял себе «наружный коридор», сказать трудно, поскольку для него «пространство» было чем-то не таким, как для нас. Но у него была заложена в память «карта» – структурная схема инженерных сетей Луна-сити, так что он почти всегда мог сопоставить «наш» Луна-сити со «своим» и вряд ли хоть раз сбился.
Так что со дня тайного сговора мы постоянно были в контакт с Манком и друг с другом через его обширную нервную систему. И будя об этом если специально не занадобится…
Мама, Грег и Ваечка ждали меня при наружном люке. Мама била копытами, но улыбилась. Я заметил, что она ссудила Ваечке накидку. Как и всем лунтикам, ей до фени было кто в чем щеголяет, она привыкла, но церковь – особь статья.
Мы успели хотя Грегу пришлось сходу идти на амвон, а нам – на сидячие места. После такой беготни я впал в теплую одурь. А Ваечка еще и слушала проповедь Грега и либо знала наш псалтирь, либо приспособилась подглядывать у соседки.
Когда мы вернулись домой младшие уже легли и большая часть взрослых тоже. На ногах были только Ганс и Сидра, Сидра подала соевое какао с домашним печеньем, и все отправились на боковую. Мама отвела Ваечке комнату в детском туннеле, по-моему, ту, в которой последнее время жили двое младших пацанов. Как перетасовала, не спрашивайте. Главное, было ясно, что дает гостье лучшее, что имеем, чуть ли не к старшим девочкам готова Ваечку устроить.
В ту ночь я спал с Мамой отчасти потому, что наша старшая жена – мастерица нервы успокаивать, а нервотрепки мне крепко досталось, а отчасти – чтобы она видела, что я не намыливаюсь к Ваечке тайком. Моя мастерская, где я спал когда спал один, была всего в одном колене от Ваечкина люка. Мама сказала мне как по-печатному «Давай дорогой! И не заливай мне как насчет тебя следует понимать. Шмыг-шмыг за моей широкой спинкой».
На фига это нам было? Устроились в постели, потрепались без света, и я отвалил на бочок.
Но вместо того, чтобы пожелать мне спокойной ночи, Мама сказала:
– Мануэль, с чего это твоя милая гостьюшка вырядилась под афро? На мою мысль, натуральный цвет ей больше к лицу. Хотя, конечно, кем она ни прикинься, ее не убудет, она всяко душечка.
Я повернулся лицом к ней и растолковал, что к чему. Помаленечку, пока всё не выложил. Всё, кроме одного. Про Майка не пикнул. То есть пикнул, но не как про компьютер, а как про одного мужика, с которым Маме не резон видеться, поскольку риск ни к чему.
Но откровенности с Мамой, то есть, если без балды, принятие ее в мою подъячейку с тем, чтобы ей стать шефом собственной, это был не тот случай, когда муж удержу не знает в трепотне с супругой. Поторопился, не спорю, но уж больно был подходящий момент.
А Мама умница была. И распорядлива, поскольку с таким большим семейством без гавканья управлялась. Ее уважали и среди фермерских семей, и во всём Луна-сити. Она тут дольше пробыла, чем девяносто процентов народу. Могла помочь.
А в семье так просто незаменима была. Не подсоби она, нам с Ваечкой туго пришлось бы и с общими телефонными разговорами (поди, объясни, с какого это рая) и с малышней, которая всё на свете подмечает (поди, уберегись!). Только благодаря Маме у нас дома не возникло проблем.
Послушала она, вздохнула и сказала:
– Опасное дело, дорогой.
– Точно, – ответил я. – Так что смотри, Мими, ежели не хо, то так и скажи… И забудь, что я натрепался.
– Мануэль, ты что! Ты мне муж, дорогой, я с тобой соединилась на всё лучшее, на всё худшее… и твое желание – мне первый указ.
(Во свист! Во свист-то! Но Мими в это верила.)
– Одного я тебя на опасное дело не пущу, и кроме того…
– Что кроме того, Мими?
– По-моему, каждый лунтик спит и видит день, когда мы будем свободны. Все, кроме нескольких раскисших по здешним норам. Я никогда об этом не говорила. На вид, повода не было, и всё время ушки на макушке, себе под ноги взглянуть некогда, то тому помоги, то сё подхвати, и конца-краю этому нету. Благодарение богу, мне дозволено жить и видеть, как близится этот день, если без понта близится. Ты объясни поподробней. Я должна подобрать еще троих, да? Троих, кому можно доверять.
– Ты, главное, не спеши. С оглядкой. Чтоб уж наверняка.
– Я Сидру взяла бы. Она умеет держать язык за зубами.
– Не обязательно из семьи. Нам широкий захват нужен. Но не нахрапом.
– Поняла. Прежде дела я посоветуюсь с тобой. И вот что, Мануэль, если хочешь знать мое мнение… – она чуть примолкла.
– Мими, всегда и в первую очередь.
– Деду не говори. Он стар стал, забывается, в словах меры не знает. А теперь спи, дорогой, да покрепче.
Taken: , 1
Революция – дело кропотливое, каждая мелочь требует обсоса, ни о чем забывать нельзя, вот так время шло и шло. Прежде всего надо было, чтобы нас не засекли. А в перспективе следовало позаботиться, чтобы всё кругом пошло в раскосец.
Вот именно. Даже под занавес не было так, чтобы все лунтики хотели покончить с Главлуной и считали ее нестерпимой вплоть до бунта. Вертухая в гробу видели все, Главлуну на понт ловили все. Но это не значило, что все готовы лезть в драку и жизни не жалеть. Заговори вы с каким-нибудь лунтиком про «патриотизм», он бы очи вылупил или подумал бы, что речь о его родине. Были среди этапированных французы, сердцем верные своей La belle Patrie <La belle Patrie (франц.) – милая отчизна> , немцы, лояльные Vaterland <Vaterland (нем.) – отчизна> , русские, которым подай их «святую Русь-матушку». А Луна что, Луна была «Валун», место ссылки, шибко не вещь для любви.
