17
Я проснулся в четырнадцать часов двадцать восемь минут. Знаю я это точно, потому что первое, что вошло в мое сознание и что я запомнил, была поднесенная к глазам левая рука, на которой очень громко тикали часы.
Я лежал где-то в кустах. Левая скула болела, Ноги промокли, на лоб мучительно падали тяжелые капли. Голова болела ужасно. Тошнило еще ужаснее. Внутри все горело.
В четырнадцать часов тридцать одну минуту я попытался шевельнуться. Это было совершенно невозможно, но я все-таки сделал это. Повернул голову примерно на два градуса, скосил глаза и установил, что кто-то накинул на меня плащ, что моя клетчатая сумка лежит на боку возле головы, что в ее расстегнутую молнию засунута смятая кепочка а-ля Олег Попов и что накрапывает дождь.
Перевел дух и приподнялся на локтях. Сквозь летающие перед глазами яркие искры разглядел, что нахожусь в совершенно незнакомом месте, моря не видно, а видны лишь две тоскливые канавы, множество скучных кустов; издалека слышался шум машин. И над моей головой раскачивался сук, выглядевший по-осеннему.
Затем мне удалось встать на дрожащие ноги. Отойдя немного в сторонку, я долго тупо смотрел на землю, в мокрую траву, потом собрал свои последние силы, вдруг икнул и…
Потом вернулся обратно к своему кусту. Теперь у меня был твердый план — сразу же отправиться домой, лечь в постель и ждать, когда все это пройдет или, что весьма вероятно, когда придет смерть.
Я присел на корточки, открыл сумку и обнаружил, что мои вещи довольно аккуратно сложены. Вытащил из бокового карманчика свою жестяную коробочку, открыл ее — как ни странно, все камешки, волшебная палочка и игральная кость были целы. Еще я нашел несколько слипшихся конфет «Тийна».
И вот при виде этих конфет меня ударил в грудь сильнейший испуг, изумление, удивление или что там еще бывает, — ударил сразу так сильно, что я плюхнулся на седалище.
Мало того, что я не знал, где нахожусь, — я и того даже не знал, почему я здесь нахожусь.
Собрав все силы, я напряг свою бедную больную голову и попытался обдумать создавшееся положение. Это была совершенно бессмысленная попытка: единственное, что я вспомнил, — колхозный бар за окном автобуса. А где же теперь автобус и маленькая «Латвия»? Где Фатьма, где шестеро остальных девушек, где Куно Корелли, Оскар, Сассияан — и где я сам???
Почему-то вдруг возникло перед глазами крупное лицо Оскара и его рубашка с засученными рукавами, но в какой связи, я не мог разобраться, огромное отчаяние охватило меня. Было ясно, что произошло что-то очень скверное.
— Чертовская неразбериха, — едва ворочал я своим шершавым, как пробка, языком, не в состоянии ни о чем, абсолютно ни о чем думать или строить предположения, Я ничего не помнил, я не хотел больше ничего ни знать, ни слышать, я хотел пребывать в полном небытии, но именно в этот момент послышался приближающийся треск, кусты раздвинулись, возле меня остановился черный «Ковровец», мотор, чихнув, заглох, машина была вся в грязи, круглолицый тип откинул пяткой подпорку, ослабил ремешок шлема под подбородком и быстрыми шагами подошел ко мне. Я поднялся на ноги. Щеки круглолицего типа раскраснелись от дождя и ветра, он был деловит и озабочен, он приветственно помахал мне рукой и сказал:
— Меня зовут Крути.
— Аах-ха? Крути? — с трудом выговорил я, едва ворочая языком, и тоже помахал рукой. Мне не хотелось, чтобы он сразу заметил, в каком плачевном состоянии я нахожусь, — Мы; кажется… уже знакомы?
Над головой нависло серое прохудившееся небо, все кусты вокруг были мокрые, откуда-то несло запахом гнили и преющей земли, круглолицый тип широким жестом хлопнул себя по груди, с кожаной куртки во все стороны посыпались мутные брызги, он сказал:
— Да, конечно, еще с пятницы.
— Аа-а… Аах-ха, теперь я понимаю…
Крути вытер тыльной стороной ладони обветренное пылающее лицо и вдруг засмеялся. У него были здоровые ровные зубы. От смеха лицо его стало прямо-таки симпатичным.
— Неэм, чертяка ты окаянный, послушай-ка, может, хватит уже? А? — фамильярно осведомился он, после чего с беспечной невозмутимостью уселся на мой плащ и призывным жестом пригласил — иди, присядь тоже… Я послушно сел рядом с Крути.
Плечом к плечу, бок о бок сидели мы под последним июньским дождем… «Ну, говори же, чего ты молчишь», — подумал я, и при этой мысли голова моя загудела еще сильнее, эта мысль родилась в ней со страшным напряжением, и я решил отказаться от каких бы то ни было мыслей. Да, мне хотелось бы умереть. Но смерть не приходила, и круглолицый тип сказал:
— Хватит, браток, хватит… Короче: ты волшебник и я волшебник.
— Я; подумал… об этом… еще в Поркуни… — произнес я. Очень трудно было выговорить такую длинную фразу. Вместо языка, по моему ощущению, во рту все еще находилась толстая пробка от длинногорлой бутылки. — Так… ты… значит; волшебник, Крути.
Крути покачал головой, мягко и неторопливо, точно обрадовавшись моей сообразительности» Крути был участлив, энергичен, и у него явно имелся какой-то план насчет меня. Для начала он протянул мне маленькую подарочную бутылочку.
— Ты, Неэм, первый раз в жизни был пьян, теперь ты первый раз с похмелья, и сейчас тебе надо первый раз опохмелиться, ибо в противном случае…
Должен признаться, что я и правда первый раз в жизни опохмелялся. Под аккомпанемент поощрительных междометий Крути я выпил все сто граммов. Напиток был приторный и густой, с острым запахом, сувенирная бутылочка, описав дугу, полетела в кусты, через три или четыре минуты я в самом деле почувствовал себя гораздо лучше и спросил, оглядевшись вокруг:
— Крути, где я?
Крути посмотрел на меня долгим взглядом, усмехнулся и ответил:
— Вот с этого и начнем. Ах да, ты не возражаешь, надеюсь, что я обращаюсь к тебе на «ты»? Впрочем, это, кажется, не имеет сейчас принципиального значения. Итак, где ты находишься? Слушай, юноша, — я несколько отвлекусь, — скажи-ка, не предупреждал ли я тебя достаточно ясно и достаточно часто? Ну, скажи честно. Вот видишь, как далеко ты зашел, — ты даже не знаешь, где находишься. Так вот, ты сейчас где-то неподалеку от города Пярну, если это может тебя успокоить.
— А почему? — спросил я робко.
— Вот уж это уточни у своих спутников, если ты когда-нибудь на это решишься. Во всяком случае, я тут абсолютно ни при чем! Один верзила, которого ты своим в высшей степени сердитым тенором обозвал крупнокалиберной бараньей башкой и сорняком человечества, по-видимому, выкинул тебя из автобуса. Точнее сказать, вы не на шутку сцепились с ним у обочины, неподалеку от автобуса. Верзила физически был гораздо сильнее тебя, но ты утверждал, что это не имеет значения, потому что у тебя будто бы моральный перевес, и ты был недалек от истины, ибо орал ты во всю глотку… Конечно, вас пытались успокоить и разнять, например, одна молоденькая брюнетка хрупкого телосложения бросилась, не щадя своего тела, между вами, тогда ты потряс ее за плечи и сказал: «Дорогая Марге, это все не имеет никакого значения, Фатьма, конечно, змея, формальная гадюка, но она уже разбила мое сердце, и пускай я люблю гадюку…» — хм, ну и так далее. Впрочем, чего тут темнить — ты схватился с Оскаром, и девица, которую ты называл Марге, была Фатьма. Эх ты, представитель научной интеллигенции, ну скажи, на что это похоже?
