Вринкл обрушился на человечество в середине двадцать шестого века и разом заменил все побеждённые недуги. Он получил своё название от английского слова wrinkle – «морщина». Одним из первых симптомов вринкла было нарушение лицевой мимики: лоб больного покрывался мимическими складками, приводившими к быстрому появлению морщин. К тому времени, когда морщины становились заметными (примерно через год), человек был уже совершенно безумен. А ещё через полгода умирал.
Когда умершего вскрывали, не находили ничего. Вообще ничего. Совершенно здоровый организм неожиданно погибал. Требовалось разрешение на постановку опытов на больных вринклом – всё равно они были обречены. Но Варшавский решил идти дальше. Ему не нужна однократная серия опытов. Он хотел продвинуть законопроект о регулярном проведении опытов на живых людях. Это гораздо сложнее.
Варшавский подходит к окну и смотрит на Землю, на Верхнюю Москву. Далеко-далеко виднеются Верхний Париж, Обер-Берлин, Рим Супериор. Такой вид недёшево стоит, очень недёшево.
Он звонит дочери.
– Май, привет. Ты сегодня у меня?
– Ага. Па, я буду поздно.
– Когда?
– Не знаю. Может, ночью. Так что ты меня не жди.
– Хорошо.
Отбой. В последнее время с дочерью совершенно не о чем поговорить. Он ушёл в политику, заперся в ней, утонул. А о Майе он, по сути, ничего не знает. Она ходит на какие-то концерты, гуляет с какими-то парнями, чем-то интересуется. Если бы её мать была жива, было бы проще. А так они с дочерью постепенно стали чужими людьми.
Варшавский подходит к бару, наливает себе пастиса. Резкий запах аниса распространяется по комнате.
Варшавский смотрит на себя в огромное зеркало.
«Я – зло. Но я – необходимое зло», – шепчет он.
Такси останавливается. Гречкин осматривается и понимает, что никогда не бывал в этом районе Верхней Москвы. Он выходит из машины и видит, как Майя исчезает за одной из дверей.
Желание проследить за ней было непроизвольным. Если она сейчас заметит его, то всё кончено. Она никогда больше не захочет с ним встречаться.
Такси можно приказать почти всё, что угодно. Разве что оно не может причинить вред человеку – тут Азимов был прав. А вот следовать за другим такси – элементарно. Более того, даже если первая машина оторвалась, преследователь легко узнает её координаты, потому что все такси связаны между собой.
Это довольно дорогой район. Не каждый может позволить себе квартиру в подобном месте. Но здание, куда зашла Майя, не похоже на жилое. Мёртвые тёмные окна, а у двери – дактилоскопический идентификатор. Человек незнакомый может попасть внутрь, только если его приведут люди, имеющие доступ. И в самом деле, не стучать же в дверь, если нет даже старомодного звонка?
В Верхней Москве промежутков между зданиями нет. Такси ещё не уехало, и Гречкин садится обратно.
– На какую высоту ты можешь подняться?
– Единственным ограничением является купол.
– Значит, поднимайся на крышу вот этого здания.
Такси взмывает вверх и через несколько секунд оно уже на крыше.
– Жди меня.
Гречкин выходит.
Планировка орбитальных городов не предусматривает внутренних дворов. Зато окна в потолке последнего этажа (для обзора космических далей) есть всегда. Гречкин подходит к одному из окон, ложится на живот, заглядывает внутрь.
С каждого угла его снимает видеокамера. Миниатюрные, невидимые глазу камеры встречаются через каждые несколько метров. В таких условиях совершить преступление практически невозможно. Но сейчас Гречкин не делает ничего противозаконного. Он просто лежит на крыше и подглядывает за обитателями дома.
Ему везёт: весь верхний этаж – это одна большая комната, в которой собираются обитатели дома. Мужчина, ещё один мужчина, и ещё один. В одном из мужчин он узнаёт Певзнера. Другого видит очень плохо, но, судя по всему, это Ник или Карл. От третьего видна только одна нога. А вот и Майя. Они сидят на диванах друг напротив друга и разговаривают. Что это? Секретное подразделение лаборатории анабиозиса?
Их беседа не похожа на дружеский разговор. Они почти не улыбаются, а потом кто-то достаёт чертежи и кладёт их на столик. Чертежи – пластиковые, и это очень странно. Обычно пластиковая копия делается на финальной стадии, чтобы отправиться в архив. Все остальные работы проводятся только с электронными документами. В общем, архивы тоже электронные, но копия делается на всякий случай. Хранилища пластиковых документов находятся на Земле.
Гречкин не может рассмотреть, что изображено на чертежах. Он смотрит на Майю. Сверху видно плохо – только чёлка и нос, но ему этого достаточно. Он видит её, радуется ей – и ревнует. Это ревность, которая пробуждается рывками, уколами каждый раз, когда она обращается к кому-то, когда кто-то обращается к ней.
Он отползает от окна и поднимается.
Что делать дальше? Уже вечер. Наверное, нужно ехать домой.
Нет, стоп. Он вызывает Кирилла. Голос заспанный.
– Привет…
Кирилл смешно подчёркивает букву «р» в этом слове.
– Мне хреново, – говорит Гречкин. – Мне нужно напиться.
– Хм…
Кирилл не пьёт, но ради друга готов на всё – это Гречкин хорошо знает.
– Ну… давай в «Карпентере». Когда сможешь?
– Через полчаса буду там.
– Ну хорошо. И я буду.
Гречкин снова садится в такси.
– К лифтам.
Кирилл ждёт в баре. Он сидит за одним из дальних столиков, перед ним два стакана и закрытая бутылка виски. «Карпентер» хорош тем, что полностью обустроен как классические бары пятьсот лет назад. Только теперь – голосовое управление заказами. Скажи вслух, что тебе нужно, – еда и выпивка появятся прямо из стола. Но зато эта выпивка – в настоящих бутылках, с настоящими стаканами. Никаких тебе трубочек, лезущих из стены прямо в рот.
– Ну, рассказывай.
Кирилл наливает виски. Крышечка сама открывается и закрывается, когда того требует наклон бутылки.
– Майя.
– Это я понял. Что Майя? В очередной раз тебя прокатила?
– В том то и дело, что нет.
– То есть?
– Поцеловала, причём бурно.
Кирилл уже полтора года как женат, у него подрастает сын Ваня. Теоретически он разбирается в подходе к женщинам лучше, чем Гречкин.
– Это бывает. И даже что-то значит.
– Я не понимаю, что делать дальше. Точно так же как она меня поцеловала, она флиртует со своими коллегами в лаборатории. А по вечерам вовсе неизвестно куда ездит.
– Куда?
– Хм… неизвестно… Ну да, я проследил за ней.
Кирилл улыбается.
– Это в твоём репертуаре. И что?
– Какая-то тусовка странная. Её же коллеги из лаборатории, но какие-то другие чертежи обсуждают.
Кирилл опрокидывает стакан и вздыхает.
