Над главной башней храма — той башней, с которой жрецы наблюдали течение светил и которая вместе с тем служила сторожевой башней для Мемфиса и его окрестностей — над ней высился тонкий, остроконечный шпиль, в верхней своей части оканчивавшийся металлическим полумесяцем. Кой-где и над другими частями храма виднелись подобные же изображения.
Что за народ явился в Египет? Как могли отдать им во владение старейший из египетских храмов?
Фараоны ли правят Египтом или же он завоеван и покорен другим народом? Ведь был же он под властью гиксов?..
Меня ввели во внутренность дома. Толпа осталась у входа, и за мной последовал лишь один мулла Эль-Асса.
Я очутился в роскошно убранных комнатах. Стены их были покрыты позолотой и затейливыми арабесками, ковры покрывали пол, низкие, мягкие диваны с шелковыми подушками тянулись вдоль стен, прихотливо подобранные завесы служили вместо дверей.
И я, в таком ужасном виде, находился среди этой роскоши!
— О великий, светлейший Измаил-бен-Алия — ты находишься в принадлежащем тебе жилище! Что повелишь ты своему рабу?.. Кончился срок твоего молитвенного уеди нения и воздержания! Не соблаговолишь ли ты омыть твое тело и вкусить пищи?
Это предложение почтенного муллы пришлось для меня как раз кстати: я не чувствовал голода, но вымыть мое почерневшее тело было необходимо.
Однако, откуда узнал этот старик о моем заточении?
— Хорошо, Эль-Асса, — отвечал я с подобающей важностью, — выйдя из моего долголетнего заточения, я не намерен возвращаться в него вновь, поэтому я должен омыть мое тело. Кстати, позови уже и цирюльника! — прибавил я.
— Соблаговоли обождать, сын Алия! — низко кланяясь, сказал Эль-Асса, указывая рукой на диваны. — Я распоряжусь обо всем.
Мулла скрылся, я же с наслаждением растянулся на мягких подушках.
Положительно, мои дела устраивались недурно, и мне следовало до поры до времени пользоваться своим положением.
Вскоре возвратился Эль-Асса.
— Повеление твое, господин, исполнено! — с обычным поклоном возвестил он, — благоволи следовать за мной!
Я направился за муллой. В следующей комнате стояли прислужники с одеждами в руках. На меня набросили зеленый халат, зеленая чалма прикрыла космы моих волос, и зеленые же туфли обули мои ноги.
Меня провели внутренними переходами к бане, и здесь, в комнате для раздевания, снова обратился ко мне Эль-Асса:
— Повелишь ли ты, господин, чтобы пришли служить тебе твои жены и невольницы?
Новое изумление! У меня, столетия пребывавшего в заточении с трупом, как оказалось, существовали не только невольницы, но и жены!
Положительно, я переставал понимать что-либо!
Не откроется ли обман, благодаря именно этим женам?
— Нет, Эль-Асса, — отвечал я, — пусть служат мне эти люди!
Я указал на прислужников.
— Как угодно повелителю! — последовал ответ Эль-Ассы.
С длинной церемонией подстрижена была моя борода и волосы. Обрезки благоговейно принял Эль-Асса и завернул их в зеленое шелковое покрывало.
Но тут цирюльник обратился к Эль-Ассе с удивившим меня вопросом — лично ко мне, как я заметил, не обращался никто, вероятно, как подумал я, согласно особому этикету при обращении со святым.
— Господин, — спросил этот человек, — угодно ли будет повелителю теперь обриться или же после омовения?
Эль-Асса повторил мне этот вопрос.
— Брить голову? — вскричал я, — ни теперь, ни после!
Эль-Асса казался пораженным удивлением.
Я подумал, что сделал какой-то неподходящий к моему положению поступок, но Эль-Асса тотчас успокоил меня.
— Ты, владеющий имаматом[9], — воскликнул он, — отменяешь ли ты этот обычай для всех нас?
— Для всех!
Все присутствовавшие почтительно склонились.
Так я, египтянин Аменопис, отменил установленный Магометом обычай и тем положил отличие секты измаилитов от последователей Магомета!..
Вскоре, облеченный в роскошные зеленые одежды, приведенный в приличный вид, я сидел за столом, уставленным всевозможными яствами. Так немного прошло времени с тех пор, как я вышел из заточения, но я уже чувствовал, что организм мой вновь начинает жить: кровь обращалась во мне быстрее, дыхание сделалось свободнее и глубже, а вместе с тем явилось чувство голода и жажды, которых я не испытывал в течение стольких лет — скольких именно, я еще не знал в то время.
Перед обедом Эль-Асса представил мне многочисленный штат моих слуг и мулл, состоявших при мечети, в которую обращен был египетский храм Мемфиса.
Каждый из них падал передо мной на колени и целовал край моей одежды. Я принимал с подобающим величием все эти знаки благоговейного почтения, все еще не зная, за кого именно меня принимают — я хорошо знал только, что эти почести воздаются никак не египтянину Аменопису и не израильтянину Натанаилу.
Несмотря на милостивый прием, никто из представленных мне лиц не сел со мной за трапезу — все в глубоко почтительной позе разместились, стоя в отдалении, в то время как я один сел на подушки около ковра, уставленного всевозможными кушаньями.
При виде этих кушаний аппетит мой вполне пробудился, и я сделал им честь, которую трудно было ожидать от святого.
Голод мой утих, но я, к удивлению, заметил, что во время всего обеда чаша моя ни разу не наполнилась вином. Между тем, я с удовольствием выпил бы несколько глотков.
— Эль-Асса, — обратился я к мулле, — я с удовольствием выпил бы вина…
Я прервал свои слова, сразу заметив действие, произведенное ими на присутствующих: лицо Эль-Ассы выразило такое изумление, что я чуть не рассмеялся. Все остальные с недоумением взглянули друг на друга.
Я понял, что сделал какую-то крайнюю неловкость.
Ответ Эль-Ассы подтвердил мою догадку.
— О, повелитель, — вскричал он, — раб твой не знал, что тебе угодно изменить закон, данный Магометом…
— Про какой закон Магомета говоришь ты?
— Пророк запретил правоверным употребление вина!..
Мне необходимо было выйти из неловкого положения, в которое поставило меня мое незнание.
Я вспомнил о том, как был отменен одним моим словом установленный тем же неизвестным мне Магометом обычай брить голову и с уверенностью сказал:
— Пророк никогда не давал такого закона…
С новым недоумением переглянулись все присутствовавшие.
— Где написан этот закон, Эль-Асса? — спросил я.
— Конечно в Коране, о повелитель!
В Коране, — подумал я. Что это за книга? Ее, наверное, не было в числе безжалостно истребленных мною свитков.
