— Виктор? — позвала Хельга.
— Да? — сказал я, не оборачиваясь.
— Ты запутался в значках.
— Не понял.
— Я не знаю, как объяснить. Посмотри на меня.
Я посмотрел на нее. Ее зеленые глаза не смеялись надо мной, не осуждали меня и даже не жалели. Они просто сообщали мне, что я запутался в… То, в чем я, по мнению Хельги, запутался, было похоже на парамуширские «снежинки». И на «злой тюль», тоже парамуширский. По крайней мере, именно их рисовали ее глаза. Глаза, которые ни «снежинок», ни «злого тюля» ни разу не видели. Не могли видеть…
— В чем я запутался? — переспросил я.
— Их очень много, — вздохнула Хельга. — Хотя на самом деле их нет. Их больше, чем комаров в июне. Но комары-то есть, они живые и голодные. А ты запутался в том, чего нет. В значках…
— В словах? — догадался я.
— Это не только слова. И слова — не всегда значки.
— В мыслях?
— И не только мысли… Когда ты меня первый раз поцеловал, это был значок. А потом, возле вахты — почти поцелуй.
— Живой и голодный, — пошутил я. — Как ты сейчас.
— Да. Когда ты увидел меня голую на столе, тоже произошло что-то живое. Но ты отвернулся, и значок его съел: живое стало значком. И когда я уронила платье, это уже был значок.
Надо полагать, что на лестнице, когда я взял ее на руки и чуть не «засветился», тоже случилось что-то живое, подумал я. Но говорить об этом не стал.
— Я понял, Хельга, что ты называешь «значками», — сказал я. — Может быть, их действительно нет, и может быть, они действительно едят живое. Но без них, согласись, было бы трудно прожить.
Улыбка мичмана… Без этого «значка» он бы давно загнулся — и водка не помогла бы. С йодом.
— Я не говорю, что они не нужны, — сказала Хельга. — Но в них бывает легко запутаться, и ты запутался. Этот ваш Клуб — очень большой и путаный значок. Целая туча значков, которые сплелись и копошатся! Он вам очень нужен, вы без него не можете прожить. Но в нем… Не вижу, как в музее, наверное, он далеко от этой комнаты — но здесь очень давно не было ничего живого. Только значки и люди в сетях значков.
Я вспомнил бар: Хельга хрипло хихикает и виснет у меня на плече, ветераны понимающе не замечают нас, а Гога, болтая со мной о погоде, двигает мне по стойке ключ от номера и шепчет два слова: «дежурный» и «двадцать»…
— А Гога живой? — спросил я. — Или он сам — значок?
— Живой. Но Георгий в них не путается. Их нужно любить или ненавидеть, чтобы запутаться в них… Сейчас постучит.
— Как? — не понял я.
— Георгий сейчас постучит в дверь. Обе руки заняты, идет и думает постучать ботинком, или положить на пол то, что в руке… Спина болит нагибаться — продуло вчера, а ты не обидишься, если ботинком…
Гога постучал ботинком.
— Делай «значок»! — скомандовал я Хельге, кивнув на кровать, а сам расстегнул рубашку до пояса и, не спеша, пошел открывать.
Выходит, Гога оказался любопытен…
На левой руке Гога держал поднос, а в правой объемистый сверток. В номер он, как ни странно, заходить не стал: стоял сбоку от двери и скучно смотрел перед собой, вдоль коридора, отражая в стеклах пенсне и в лысине ровно светящийся розовым потолок.
Я взял у него поднос и осторожно поставил на колченогий столик в номере, возле кровати, а потом вернулся за свертком.
— Литр, — сообщил Гога, взвесив его на руке и глядя все так же вдоль коридора. — Не много?
— В самый раз! — я потянулся за свертком.
— Смотри… — Он не спешил мне его отдавать.
Я, мысленно чертыхнувшись, опустил руку. У меня с Гогой такого еще не бывало, но все когда-нибудь случается впервые. Вот и моя кредитоспособность поставлена под сомнение…
— Я передумал, — сообщил Гога.
— Вижу, — сухо ответил я. — Я полагал, что это не в твоих привычках.
Гога наконец посмотрел на меня в упор. Его глаза ну ничегошеньки не говорили, не то что Хельгины.
— Не надо двадцать, — сказал он. — Десять, как обычно. За это тоже. И протянул мне сверток. Я взял. — У тебя не просто чрезвычайные обстоятельства, капитан. — Гога опять смотрел не на меня, а вдоль коридора. — У тебя — нечто большее… Не налегай! — он постучал пальцем по свертку и удалился, вышагивая немного слишком прямо. В номер он даже не заглянул.
Ай да Гога. Профессионал…
Я вернулся в номер и запер дверь.
Хельга успела опять надеть платье и, откинув салфетку с подноса, вдыхала горячий пар, поднимающийся от кулебяки. Да, Хельга была действительно голодна и действительно зверски. А подрумяненная корочка выглядела очень аппетитно. И не только выглядела. У нас преотменные повара, и уж где-где, а на кухне Хельга не обнаружила бы никаких значков — только живое… Жаль, что Ника не любит наш Клуб. Впрочем, живое и ст`оит соответственно, не как значки в «мол`очке». Живое только во сне даром… Вот ведь безгрешен я перед женой, три с половиной года как безгрешен, ан виноват опять! В чем, спрашивается?
Логика. Значки-с.
Подав Хельге нож и кивнув на кулебяку, я занялся шампанским. Нам надлежало выпить полбутылки, никак не меньше, дабы изобразить значок, достойный заведения (надо же — въелись в меня эти значки!), и похоже на то, что вершить этот подвиг мне придется в одиночку. Вряд ли Хельга настолько сумеет войти в роль, чтобы существенно мне помочь. Я посмотрел на часы. Было шестнадцать десять. Три часа до встречи с мичманом, минус час на дорогу, если пешком. Успею. Хмель от шампанского проходит быстро, и я его засплю, а сверток в любом случае приберегу для встречи. Мичману нужнее.
Расковыряв сургуч, я выстрелил пробку так, чтобы обязательно пролилось на пол, и разлил по фужерам.
— Ты же знаешь, что я не буду, — сказала Хельга.
— Догадываюсь. Пусть останется так.
Кулебяку Хельга уже разрезала (и уже уплетала — приятно было смотреть!), положив мне только маленький кусочек. Ровно столько, сколько я смогу съесть, заставляя себя это сделать. Правда, она не учла шампанское…
Едва я успел это подумать, как на моей тарелке появился еще один кусок.
— Теперь так? — спросила Хельга.
Хорошо иметь дело с колдуньей. Хотя и не очень уютно: чувствуешь себя прозрачным. Я усмехнулся и поднял фужер.
— За все живое!
Шампанское было сухим. А дамы предпочитают сладкое. Или Гога слишком профессионал, или тоже колдун… Впрочем, какая разница? Проценты он берет за доверие — так что, пускай себе знает. Но убирать в номере будет не Гога, надо пить.
Я заставил себя съесть оба куска, допил шампанское, оставив меньше половины, буркнул Хельге: «Извини», — и растянулся на кровати. То, что со мной будет сейчас происходить, не имело к ней ни малейшего касательства. Да и ничего особенного со мной происходить не будет — внешне. Я не кричу во сне. Мой альфа-ритм нормален. А хмель надо заспать.
