— Пороки, — говорил доктор Берджих Сулла, не замечая, какое впечатление произвело его появление на собеседников. Он говорил твердо и убежденно, казалось, что за каждым его словом стоит непреложный научный термин, подтвержденный многочисленными экспериментами, но и даже это не могло скрыть удручающей банальности его выводов. — Человек по сути своей порочен. Взгляните сами — какая-нибудь тысяча лет прошла с момента его появления — и вот уже вся палитра человеческих пороков заискрилась во всей своей многокрасочности. Причем заметьте, спектр ее не самый широкий: душевные пороки или, если хотите, нравственные, и пороки физические или, если будет позволено, плотские. Не будем касаться первых: не нам судить о разуме людей, когда мы так долго взлелеивали в себе понимание всей гибельности и мелочности их натуры. Поговорим лучше о вторых. Спиртное, — доктор Берджих Сулла стал загибать пальцы, — наркотики, секс, различных видов психотропные средства. Как видите, с течением веков эти киты человеческого нездоровья совершенно не изменились. Может, с развитием прогресса к ним прибавится еще что-нибудь. Но основных столпов уже не поколебать, к ним можно лишь только добавить, нанести этакий дополнительный штришок. Утопии, говорите вы! — кричал он, хотя Мес с Пилем ничего не говорили. — Да, романтики-философы надеялись, что человек в будущем будет истинным властелином Вселенной. А ничего этого не произошло, да-с! Он был и остался саморазрушителем. Чрезмерность! Вот истинный бич их мира. Перегрузка во всем, даже в спорте, даже в занятиях любовью, в еде, — во всем! Человек болеет и болеть будет. Ничто не спасет его, и оставьте, оставьте эти ваши радужные надежды: он останется собой до тех самых пор, пока как биологический вид не уйдет в небытие!
Мес и Пиль кивали и цокали языками.
Тем временем появились остальные. Ховен. Лерке. Фор-кис. Мес поклонился им. Возник Банокка, тут же подошел к прогуливающимся Регане и Ирид, завязал шутливый и двусмысленный разговор. Рядом с Месом кто-то шумно вздохнул: усаживался на свое место Либан Бакст. Лента, судя по всему, нервничал: может, чуял что-то, может, переживал отсутствие матери. Вздох изумления и тихие разговоры вызвало появлением Юфины Гутьеррес в неизменном черном своем платье и платке, а следом вдруг пришла Мириам, да не одна, а под руку с высоким снежно-седым белолицым человеком во всем белом и с большими крыльями за спиной. Его звали Габриэль Катабан. Мес видел отсюда, как Ховен при его виде рассвирепел, что-то хрипло пролаял, на что Катабан не обратил никакого внимания. Мириам даже не взглянула на Меса, стояла и разговаривала со своим спутником, и оба они с непонятной ему иронией окидывали взглядом собрание.
— Кто-то говорил про ангела с огненным мечом? — насмешливо осведомился Пиль.
Юфина Гутьеррес подошла к Ховену, двигаясь как оживший манекен. Мес махнул ей, и она, как будто только увидав его, кивнула ему — дернула шеей и головою в черном платке. Появились Сутех и бен Кебес. Их уже знали и приветствовали как равных, последнего — немного сдержаннее. С их появлением говорки и шум поутихли, и Мес громко произнес:
— Начнем же!
Он увидел среди задвигавшихся и рассаживающихся фигур лицо Ленты. По нему пробежала тень сомнения и недовольства.
— Мы не можем начать, — заставил он себя опровергнуть слова Меса. — Нет моей матери.
Тут же за этими словами произошло какое-то молниеносное движение. Ленту схватила черная Гутъеррес и с минуту вглядывалась в его остановившиеся глаза.
— Мать, — каркнула она. — Так она — твоя мать?
— Ты, — выдохнул Лента. — Ты же исчезла!
Юфина заклекотала смехом, медленно выпустила его и ушла на свое место рядом с Ховеном. Лента сидел совершенно потрясенный. Опомнившись, проговорил:
— Только враги миру могли пригласить ее сюда.
Юфина, по-видимому, наученная Ховеном, снова встала.
— Я пришла сюда сама, по праву, — выкрикнула. — Я имею право присутствовать на всех советах.
— Тварь! — с ненавистью гладя на нее, скрежетнул Лента и больше ничего не говорил.
Ховен в восторге зажмурился.
— Ничего, — весело прокричал Лерке. — Мы начнем сами.
Мес видел, что расселись все как-то неспроста, сторонник возле сторонника, оказавшись лицом к лицу со своими оппонентами. Лента, оставивший около себя пустое место, Бакст, как-то незаметно перебравшийся от Меса к нему, Мириам и Катабан сидели все рядом, сплоченным кружком. Их противников было больше, и число это усугублялось безучастными и равнодушными к происходящему — Баноккой, Суллой и Фор-кисом. Юфина Гутъеррес что-то клекотала.
— Архонты! — прозвучал бас, и Катабан встал. — Вы, семеро: Ховен, Цвингли, Лента, Сутех, Банокка и отсутствующие здесь Малларме и Редер. Я послан своим Господином!
— Всегда-то они с этого начинают, — проворчал Мес Пилю.
— Я чувствую, что наше неподкупное и строгое Буле превратится сегодня в злое судилище, — откликнулся тот. — Эти двое плохо сделали, что пришли только парою. Им выявиться грозным сонмом, блистать и греметь и задавать тон. А это же — просто комедиантство! Наши их сейчас съедят.
— Нам предстоит, — говорил Катабан, — принять решение важное и существенное.
— Позволь, — с ехидством в голосе проговорила со своего места Ирид, — на нашем Совете нам самим думать, какое предстоит принять решение.
— Верно, — грохнул Ховен.
Лерке смеялся, мотал головой.
— Ох, нет с нами Малларме — вот бы посмеялся старик!
Хмурый Форкис сказал:
— Пусть скажет, чего он там хочет. Все равно уже ясно, чем дело кончится.
— Говори, — обратился Лента к Катабану.
Тот едва сдерживался. Мириам шептала ему что-то на ухо, по всей видимости, успокаивая.
— На вас лежит выбор извечного и черного противника нашего Господина, — сказал наконец Катабан. — У всех вас шансы равны: все вы вредите ему равно. Поэтому выбирайте. Но знайте: мы остановились на Сете.
После этих слов наступило безмолвие. Сутех поднялся. Вопреки ожиданиям, он не ярился и не выглядел недовольным. Он поднялся. И, помедлив, вновь сел.
— Про! — оглушительно сказало Буле. Катабан горестно склонился.
— Ваше слово, — сказал он. — Плачьте, люди, ибо снова объявилась погибель ваша!
Мес видел Ленту. Его голова также была склонена.
— В конце концов, — приглушенно проговорил Лента, — я рад, что Сатана избран не из нашей Семьи.
— Мы скорбим, — посреди тишины произнесла Мириам, и голос ее был звонок. — Мы все должны скорбеть. Но таковы законы мира: Сатана должен быть избран. На мне бремя еще горше, еще несчастней: я должна провозгласить Антихриста. Горька моя участь, ибо он должен быть из людей. Горька моя участь еще и потому, что я не знаю его имени. Вы мне должны сказать его. Кто скажет мне имя?
