Два часа спустя Фрэнк был в кабинете Боба Блетчера.
Хрестоматийная доска-табло донизу была исписана причудливыми фразами, обрывками стихов и отдельными словами с видеозаписи, которую принес Фрэнк.
Вокруг лейтенанта стояло более дюжины детективов и занятых в этом расследовании сотрудников других служб. Блетчер созвал ЖХ на совещание после того, как Фрэнк позвонил ему в середине ночи.
Рассказ о мужчине, которого Блэк преследовал на мосту, не произвел особого впечатления. Но все же Фрэнк уломал старшего детектива позволить ему публично рассказать о том, что знает. Блетчер неохотно согласился. Утром он обошел всех своих сотрудников.
Многие из них лишились теперь законного перерыва на чашечку кофе, а нескольким детективам, которые едва ли не круглосуточно работали над убийствами, пришлось даже оторваться от работы.
Неприятие Блетчером всей этой затеи усилилось еще больше. И не потому, что он сомневался в способностях и чутье Фрэнка (как-никак Боб — непосредственный свидетель блестящих расследований, которые сделали из Фрэнка легенду национального сыска). А именно потому, что он не сомневался. Блетчер хотел верить Фрэнку Блэку и даже на каком-то, возможно, подсознательном уровне знал, что верит ему. Абсолютно. Было что-то особенное в том, как Блэк заставлял собеседника фокусировать внимание на нужных деталях дела, выдвигать версии, которые потом и оказывались верными. Всего через пару минут собеседник, даже если и не был полностью согласен с Фрэнком, менял свое мнение. Фрэнк Блэк всегда был особенным. Не таким, как все. Он всегда оказывался прав. И это раздражало, выводило из себя других людей.
Фрэнк был профессионалом, асом, в его присутствии каждый чувствовал себя учеником мастера. Даже теперь, в наводненной людьми комнате, он выделялся из толпы — спокойный, стройный, мужественный человек. Он стоял немного в стороне и пристально смотрел на доску. Казалось, что он обладал абсолютной плотностью существования, нежели остальные, в сравнении с ним все прочие казались бесплотными тенями.
Возмущенное фырканье, похожее на тявканье шестимесячных щенят, вернуло Блетчера на землю. Он оглянулся и заметил, как пренебрежительно двое из его подчиненных смотрят на происходящее в центре комнаты. Они поглядывали на часы, демонстрируя чрезмерную занятость. Окрик Блетчера заставил их сесть на место.
Как раз в эту минуту Фрэнк направил пульт дистанционного управления на видеомагнитофон.
— Вот он!
На экране появилось большое и чрезвычайно зернистое изображение — масса черных и белых точек, которые при некотором визуальном напряжении складывались в мужской портрет, выполненный в импрессионистской манере. Скучное, поросячье лицо с расплывшимися чертами. На коже даже в импрессионистской трактовке экрана виднелись глубокие рубцы от прыщей. Тонкие губы медленно двигались, цедя редкие слова.
Фрэнк нажал на кнопку «Пауза». Изображение замерло. Он еще не включал звук. Блэк оглядел свою аудиторию: несколько агрессивно настроенных детективов, скрестивших руки на груди, лица скептиков. Скептик-полицейский — это уже серьезно, это почти неизлечимо. Преодолеть собственные стереотипы могут лишь немногие. Лишь у пары детективов на физиономиях читалась искренняя заинтересованность.
Эй, парень, покажи нам шоу, достань кролика из шляпы, открой дверь и представь маньяка.
Здравствуйте, я маньяк, дорогие мои! Браслеты на руки — и за решетку.
Вот это было бы настоящее шоу!
Но он не фокусник, хотя люди, собравшиеся здесь, упорно считали его шарлатаном, помешавшимся, к тому же, на мистике. В реальной жизни все они следовали удобному правилу: «Этого не может быть, потому что не может быть в принципе!». Преодолеть предубеждение оказалось непросто. Одно хорошо — его пока что слушали.
— Девицы из шоу называли его Французом, — начал Фрэнк, указывая на замершее изображение. — Он прижимал к стеклу листки со стихами на французском языке. Мне удалось увеличить изображение и усилить звук оригинала.
Изображение снова ожило. Голос Француза — глухой, искусственно усиленный голос, который скорее мог принадлежать роботу, а не человеку. Зато слова — четко:
— Я хочу увидеть, как ты танцуешь в кровавом приливе…
Фрэнк записывал следом за ним на доске:
Я ХОЧУ УВИДЕТЬ, КАК ТЫ ТАНЦУЕШЬ, ТАМ, ГДЕ КРОВАВЫЙ ПОДНИМАЕТСЯ ПРИЛИВ, И ТОРЖЕСТВО НЕВИННОСТИ В КРОВИ ПОВСЮДУ ТОНЕТ.
И так далее, и так далее, и так далее…
Наконец остановил кассету. На него уставилась дюжина пар ошеломленных глаз.
Блетчер торжественно скрестил руки на груди. Сейчас он напоминал Будду в райском саду. Дородный, довольный весельчак, всего на несколько шагов приблизившийся к разгадке. Однако следовало указать Фрэнку место, чтобы тот не задавался. Впрочем, и собственный авторитет настойчиво требовал расстановки служебных акцентов. Босс — Блетчер. Фрэнк — добровольный, небесталанный помощник. Поэтому Боб сдержал эмоции:
— Что это значит? — спросил авторитарным, но отнюдь не враждебным тоном.
Фрэнк подчеркнул мелом некоторые слова:
— Это отрывок из стихотворения Уильяма Батлера Йейтса, оно называется «Второе пришествие».
Один-два человека утвердительно забормотали, услышав знакомое название. Сколько бы ни ругали американскую систему образования, она все же давала свои плоды. Даже спустя много лет после окончания колледжа. Даже в вопросах литературы, хотя, как известно, американская нация не является самой читающей в мире.
— Нарушена былая связь вещей. Анархия открыто правит миром. Кровавый поднимается прилив, и торжество невинности в крови повсюду тонет, — продекламировал Фрэнк.
Странные слова зацепились за рыхлое сознание людей. Заинтересованность полицейских стала явной, хотя сомнения в здравом рассудке Блэка у них не исчезли.
Фрэнк сознательно сделал паузу, чтобы все запомнили фразу. Затем добавил:
— Йейтс писал это об Апокалипсисе.
Он снова включил кассету, повернулся к доске и продолжил записывать то, что нараспев гнусавил Француз.
— …и любодеев, и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов — участь в озере, горящем огнем и серою. Это — смерть вторая.
Блетчер исподтишка наблюдал за реакцией аудитории. Лица были сосредоточены, хотя и по-прежнему скептичны.
Гибелхауз заерзал на стуле и нахмурился:
— Смерть вторая? Что за чертовщина?
Сидевший рядом с ним детектив Камм опередил Фрэнка:
— Это из Библии.
По его тону и выражению лица Блетчер заключил, что Камм, по крайней мере, не считал происходящее полным идиотизмом.
