С ленивой тщательностью пережевывая виноград, он сказал:
— Бахус.
Я почти слышал, как ветерок, поднятый этой репликой, пронесся в голове Энн Мари.
— Ну, хорошо, мистер Бакус, вы с Лореном мило пообщаетесь. Я пошла к народу.
Энн Мари ушла. Тишина будто сомкнулась вокруг нас, как водоем, странным образом отделив от всех остальных. Я стал думать, что надо говорить, и зачем это надо делать. Трудно изжить привычку к общению. В итоге избрал интонацию легкого сарказма:
— Что ж это с твоей фигурой, чувак? Тебе ведь, кажется, покрупней положено быть? А как же венок из плюща? К цветочнику не успел забежать? Погоди, дай подумать. Клуб анонимных алкоголиков, «Уорлд Джим», я Ральф Лорен, а ты — новичок.
Я выпил, созерцая его и исподтишка, ожидая реакции на мои издевки. Бахус прекратил жевать и смотрел на меня без особой враждебности, но не то чтоб и дружелюбно. Впитав вкус ягод до последнего атома, он заговорил.
— Ты чё, бля, из Диснея или как?
Я понял не сразу. А когда понял, то прыснул со смеху.
— Во-во, — продолжал Бахус. — Я их засудить собирался, когда этот ебаный мультик вышел. Хер знает что из меня сделали. Милейший ослик, простофиля, перепугавшийся молний! Ради Геры, как будто мы с Зевсом не в той же связи состоим, в какой ты — с промежностью своей мамочки. Но потом я понял, что мы можем и без суда сговориться. До сих пор получаю тридцать процентов с каждой проданной кассеты.
— Это круто, — сказал я, потом сорвал у него виноградину и запустил ее через всю комнату. Чтобы поддержать тонус. Водка прошла по пустому пищеводу и ударила в голову. Показалось вдруг, что для воплощения моего замысла быть пьяным это даже лучше. Я двинулся в сторону «Смирнофф», решив добавить, но Бахус остановил меня.
— Погоди, дай я.
Я подставил стакан, не зная, чего ожидать, и он накрыл его правой ладонью. Из нее хлынуло вино — как из винного стигмата.
Я сделал вид, что нисколько не удивлен.
— Уберешь шланг?
Бахус пожал плечами.
— Как хочешь.
Я попробовал вино. Прохладный ветерок на зеленых холмах, брызги океана и солнцепек, тенистый ручей под древней дубовой рощей. Вино — высший сорт.
Голова стала легкая, как вордсвортовское облачко. Голос Бахуса, казалось, доносился из соседней галактики.
— Видишь ли, называть это можно как угодно. Вечеринки, пирушки, карнавалы, оргии, сатурналии, Марди грас — Гадес! Можно называть это вакханалией, ведь я же в свою собственную дуду дую. Но у всех празднеств есть определенная логика. Книгу ебаную мог бы написать — про движущие силы тусовки. И одна из глав была бы посвящена случаям вроде твоего.
Я глотнул еще чудесного вина.
— И кто же я именно?
— Призрак на торжестве. Самоубийство. Висельник и дуралей.
Я попытался унять дрожь.
— Ну и что с того? Ты что, отговорить меня собрался?
Бахус поднял вверх руки, показав мне ладони. Что до трубочек или дырок, то ничего похожего я там не заметил.
— Ни в коем случае. Я лишь предлагаю свой олимпийский взгляд на вещи, не более того.
Я вдруг устал разговаривать. Устал жить. До полуночи оставалось пятнадцать минут, и мне хотелось лишь скорее развязаться.
— Тебе что, больше пойти некуда?
Бахус засмеялся.
— А я и так везде.
Я собрался было уйти, но это меня остановило.
— Что-что?
Заговорщически наклонившись ко мне, незнакомец произнес:
— Все вечеринки, которые были, есть или будут, взаимосвязаны. Как и все войны, и все совокупления. Так, по крайней мере, говорят Венера и Марс. Ты должен лишь знать, как попадать с одной на другую.
— А как ты это делаешь?
— А меня просто всюду одновременно приглашают. Боги, они такие. Видишь ли, я самый настоящий дух тусовки, повсеместный фронт волны, который воплощается в физическое тело, как только позволяют условия. Но если ты хочешь попробовать, то нужны некоторые приспособления.
— Приспособления?
Бахус откинул правый рукав. Вены у него на руках были не голубые, а роскошно-алые, а под одеждой у него тоже определенно не имелось никаких трубок. Он поднял пустой рукав, приняв манерную позу мага. Я не отводил глаз, а он, как-то странно передернувшись, призвал некий предмет. Это был праздничный рожок, сделанный из пластмассы и бумаги, с его раструба свисали целлофановые вымпелы.
— Дунешь в него один раз, и сразу куда-нибудь перенесешься, беспорядочно смешиваясь с веществом вечеринки.
— Беспорядочно?
Он снова пожал плечами.
— Вот упрямый. Один поддатый ученый по фамилии Гейзенберг как-то пытался мне это объяснить, но я не въехал. Стохастический, пробалистический, хаотический — в Сократе и то смысла больше. Ах, да, и вот еще что… Где бы ты не оказался, ты заключен в психологические рамки тусовки. На каком бы сборище ты не возник, ты не можешь просто взять и попасть из него, скажем, в Нью-Йорк на День Перемирия.
— Как это?
— За пределами особого пространства тусовки, ты будешь чужаком по отношению к пространству-времени. Твое сверхъестественное присутствие вызовет немедленное превращение всей твоей массы в энергию. Хиросима по сравнению с этим — искра в камине.
— Неважно, — говорю. — Плевать.
Бахус сунул мне рог в карман пиджака.
— Не зарекайся.
Слышу — я опять что-то говорю, причем сам того не желая:
— Ты упомянул какие-то приспособления, во множественном числе…
Бахус ухмыльнулся, и снова задергал рукой. Возникла треугольная карнавальная шляпа в горошек. Не успел я опомниться, а он уже нацепил ее мне на голову, свирепо протянув резинку под подбородок.
— Дает возможность разговаривать и понимать на всех языках. И вот еще что, — он материализовал сумку на молнии, набитую разноцветными конфетти. — Посыпь немного на кого хочешь, и они присоединятся к тебе — после того, как ты дунешь в горн.
Он опустил конфетти мне в другой карман.
— Шел бы ты уже. Вот-вот полночь.
Засим Бахус раскрутил меня и двинул ногой в крестец. Я упал на колени. А когда поднялся, его как не бывало.
Однако праздничная шляпа была на мне, а прочие «реквизиты» я также нащупал в карманах.
Что за херня! Ничего в моей жалкой жизни не изменилось. Я двинулся к дверце патио.
Ни один из гостей Энн Мари меня не остановил — то ли они были так заняты болтовней, то ли им было все равно, а самой Энн Мари поблизости не оказалось.
Как и следовало ожидать, принимая во внимание мороз и сумерки, маленький балкончик был пуст. Я закрыл за собой стеклянную дверь, отделившей меня от тепла и людского шума.
Ощутив руками прохладу узких гладких перил, я забрался на них ногами. Город раскинулся подо мной как витрина магазина Тиффани. Ветер задувал в рукава, манил за собой. Глаза начали слезиться.
