— Я вернулся за другой бутылкой, — говорит Пин. — Эта треснула.
Ферт сжимает ладонями виски.
— Держи.
Женщина усаживается подле мешка с картошкой.
— Хорошо, — говорит она. — Почистим картошку. По крайней мере хоть чем-то займемся.
Она вытряхивает мешок на землю, собирает картофелины и достает два ножа.
— Держи нож, Ферт, картошки тут хватит.
Пин находит, что притворяется она глупо и неумело.
Ферт без устали гладит лоб.
— Все еще не стреляют, — говорит он. — Что-то произошло.
Пин уходит. Теперь он в самом деле пойдет за водой. Надо дать им время, а то ничего не получится. Подле колодца — куст, полный ежевики. Пин принимается поедать ягоды. Он любит ежевику, но сейчас она не доставляет ему никакого удовольствия. Он набил ягодами полный рот, но вкуса не чувствует. Ладно, он поел достаточно, теперь можно и вернуться. А может, еще слишком рано. Лучше сперва справить нужду. Пин садится на корточки среди кустов ежевики. Приятно тужиться и думать в это время о Ферте и о Джилье, которые гоняются друг за другом в развалившейся кухне, или о людях, голых и желтых, лязгающих зубами, которых на закате ставят на колени в вырытые ими могилы. Все это противно и непонятно, но есть в этом какая-то странная прелесть, как когда испражняешься.
Пин подтирается листьями. Все, он пошел.
В кухне картошка рассыпалась по земле. Джилья стоит в углу, за мешками и котлом, и держит в руке нож. Мужская рубашка расстегнута, из-под нее выглядывают белые горячие груди! Ферт — по другую сторону барьера, он угрожает Джилье ножом. Ну конечно же: они гоняются друг за другом, пожалуй, сейчас пойдет резня.
Ничего подобного: они смеются; оба они смеются — они просто шутят. Смеются они невесело: такие шутки кончаются плохо; но они смеются.
Пин ставит бутылку.
— Вот вам вода, — говорит он громко.
Они кладут ножи и идут пить. Ферт поднимает бутылку и протягивает Джилье. Джилья прикладывается к ней и пьет. Ферт смотрит на ее губы.
Потом он говорит:
— Все еще не стреляют. — Он оборачивается к Пину. — Все еще не стреляют, — повторяет он. — Что могло там произойти?
Пин всегда доволен, когда к нему обращаются с вопросом как к равному.
— А что бы там могло произойти, Ферт?
Ферт пьет жадно, прямо из горла и никак не может остановиться. Оторвавшись, он вытирает рот:
— На, Джилья. Пей, если хочешь. А потом Пин принесет нам еще бутылку.
— Если вам угодно, — говорит Пин ехидно, — я принесу целое ведро.
Они переглядываются и смеются. Но Пин понимает, что смеются они не тому, что он сказал. Они смеются беспричинно, чему-то такому, что является их тайной.
— Если вам угодно, — говорит Пин, — я принесу столько воды, что вы сможете устроить баню.
Они продолжают переглядываться и смеяться.
— Баню, — повторяет мужчина, и не поймешь, то ли он смеется, то ли скрежещет зубами. — Баню, Джилья, баню.
Он берет ее за плечи. Вдруг он темнеет в лице и отпускает ее.
— Вон там. Посмотри туда, — говорит он.
В кусте ежевики, в нескольких шагах от них, застрял тощий сокол.
— Прочь! Прочь эту падаль, — кричит Ферт. — Не желаю ее больше видеть.
Он подходит, берет сокола за крыло и швыряет далеко, в рододендроны. Бабеф летит планируя, как он, вероятно, никогда не летал при жизни. Джилья удерживает Ферта за руку.
— Не надо! Бедный Бабеф!
— Прочь! — Ферт побледнел от гнева. — Не желаю его больше видеть. Пин, иди и закопай его! Иди и закопай! Бери лопату, Пин, и иди!
Пин смотрит на дохлую птицу, валяющуюся среди рододендронов: а что, если она, такая вот дохлая, вдруг приподнимется и выклюет ему глаз.
— Я не пойду, — заявляет он.
Ноздри у Ферта подрагивают, он кладет руку на пистолет:
— Бери лопату и ступай, Пин!
Пин поднимает сокола за лапу. Когти у сокола кривые и жесткие, как крючки. Пин идет с лопатой на плече и несет дохлую птицу вниз головой. Он пересекает поле рододендронов и выходит на луга. Луга поднимаются в гору скошенными ступенями. На них зарыты мертвецы с глазами, заполненными землей. Тут враги. И — товарищи. Теперь среди них будет еще и сокол.
Пин кружит по лугам. Ему не хочется, копая могилу для сокола, наткнуться лопатой на человеческое лицо. И наступить на покойника ему тоже не хочется — он их боится. И все-таки хорошо было бы вырыть мертвеца из земли, голый труп с оскаленными зубами и пустыми глазницами.
Пин видит вокруг себя одни только горы, глубокие долины — даже дна не видать, — крутые, высокие склоны, чернеющие лесами, и снова горы, горные цепи: одна, за ней другая — до бесконечности. Пин один на земле. Под землей — мертвецы. Другие люди остались где-то за лесами и горными склонами; мужчины и женщины бросаются друг на друга и убивают. Тощий сокол лежит у его ног. В ветреном небе плывут облака, огромные — над самой его головой. Пин роет яму для убитой птицы. Для нее хватит и маленькой ямы: ведь сокол не человек. Пин поднимает сокола; глаза у него прикрыты голыми бледными веками, почти как у человека. Если попытаться приоткрыть их, покажется круглый желтый глаз. Пину хочется кинуть сокола в воздушный простор долины и увидать, как тот расправит крылья, взмоет вверх, сделает круг над его головой и полетит куда-нибудь вдаль. А Пин, как в волшебных сказках, пойдет за ним следом по горам и долам, пока не дойдет до сказочной страны, где все люди — добрые. Вместо этого Пин кладет сокола в яму и засыпает ее землей.
В это мгновение грохот заполняет долину: выстрелы, автоматные очереди, глухие разрывы, звук которых усиливается эхом. Это — бой! Пин от страха подается назад. Ужасающий треск разрывает воздух: стреляют близко, совсем близко, но не поймешь откуда. Скоро огонь обрушится на него. Скоро из-за горы с автоматами наперевес появятся немцы и подомнут его под себя.
— Ферт!
Пин удирает без оглядки. Он оставил лопату воткнутой в землю. Он бежит, а над ним раскалывается небо.
— Ферт! Джилья!
Теперь он бежит по лесу. Пулемет, ручные гранаты, выстрелы из миномета. Бой разразился неожиданно, словно проснулся после долгого сна, и непонятно, где он идет, может быть в двух шагах отсюда; может, вот за этим самым поворотом тропинки Пин увидит захлебывающийся огнем пулемет и застрявшие в кустах ежевики трупы убитых.
— Помогите! Ферт! Джилья!
Пин выбежал на голый откос, заросший рододендронами. На открытом месте выстрелы звучат еще страшнее.
— Ферт! Джилья!
В кухне ни души. Они удрали! Они бросили его одного!
— Ферт! Стреляют! Стреляют!
Пин, плача, бегает по откосу. В кустах одеяло — одеяло, под которым шевелится человеческое тело. Тело, нет, два тела. Из-под одеяла высовываются две пары ног — они переплелись и вздрагивают.
