На всякий случай он огляделся, но не обнаружил ничего, что порадовало бы его глаз. Улица, накрытая пологом темного неба, затейливо пестрела огнями реклам и вывесок. Прохожим предлагалось лететь самолетами компании «Интерфлюг», носить чешскую обувь и немедля посетить ресторан «Русская тройка».
— Может, пойдем в ресторан? — с робкой надеждой на отказ спросил Тимофеев.
— Куда угодно! — воскликнула Света. — Если, конечно, не хочешь, чтобы я умерла прямо здесь, на улице.
Разумеется, Тимофееву, этого не хотелось. Он любил девушку Свету. Любил сильно и ровно, даже в те моменты, когда у нее, как сейчас, было скверное настроение, и хотел, чтобы она жила вечно.
— Попробуем прорваться, — сказал он, совершенно уверенный в неудаче.
В ресторане билась светомузыка, звенели электрифицированные балалайки, кто-то пел нечто фольклорное с нехорошим зарубежным акцентом. У входа стоял долговязый молодой человек в прекрасном белом костюме, маечке с акульей мордой прямо под пиджаком и фирменной каскетке. Он курил и, судя по всему, был крепко навеселе. Тимофеев проскользнул мимо него, но тут же уперся в необъятного, богато инкрустированного фальшивым золотом швейцара.
— Сдай назад, — приказал тот генеральским голосом, глядя поверх тимофеевкой прически. — Посадки нет.
— Понимаете, мы только что из аэропорта, — залебезил Тимофеев, испытывая крайнее отвращение к самому себе. — Нам некуда деться, а девушка очень проголодалась…
— И сидели бы дома, — отрезал швейцар.
— Но мы совершенно не знаем города, магазины закрыты, столовые тоже, а наш поезд уходит завтра днем… — заныл Тимофеев, но поймал не себе оловянный взгляд и понял, что швейцар не понимает его речей.
Ему захотелось нагрубить, повернуться и хлопнуть дверью, но швейцар был пожилым человеком, а Тимофеев чисто рефлекторно уважал старших. Поэтому он смолчал и двинулся прочь. В это время мимо него нетвердой поступью продефилировал молодой человек в каскетке, а вслед за тем произошло положительно невероятное событие — одно из многих в разнообразной биографии Тимофеева.
— Вот что, парень, — заговорил швейцар человеческим голосом. — Ну-ка, бери свою девочку и бегом за тот столик, что под пальмой.
Тимофеев оторопел. В глазах швейцара появился осмысленный блеск, а отчужденное выражение красного лица умягчилось отдаленным подобием отеческой улыбки.
— Спасибо вам, — пробормотал Тимофеев, метнулся к выходу, подхватил там скромно безмолвствовавшую Свету и повлек ее в ярко освещенный зал.
Столик под пальмой был занят: его хозяином являлся тот самый обладатель каскетки и акульей морды. Он приветливо кивнул голодной парочке, будто старым знакомым.
— Не возражаете? — на всякий случай спросил Тимофеев.
Хозяин столика не возражал.
— Мое имя есть Джим Гэллегер, — объявил он. — Кто есть вы?
— Виктор, — назвался Тимофеев. — Студент. А это Света.
— О! — возрадовался Джим. — Это красиво, что я не есть один за столиком до конца вечера. Вы, мне полагается, хорошие ребята, и мне сделалось жаль оставлять вас на улице. Поэтому я совершил вот так, — он вынул из кармана металлическую коробочку не больше портсигара, — нажал вот там, и швейцар стал хорошим.
— Джим, — промолвила Света. — Нажмите еще разик, чтобы официант тоже сделался хорошим и подошел к нам.
— Почему нет? — шаловливо хихикнул Гэллегер.
Он сориентировал прибор на строго одетого юношу, с равнодушным лицом отдыхавшего возле бара. Не прошло и минуты, как тот, словно его осенило свыше, сорвался со своего места и кинулся к столику под пальмой.
— Похоже, вы пришли сюда не затем, чтобы повеселиться, — заметил он, улыбаясь девушке Свете на все тридцать с лишним зубов, преимущественно золотых.
— Вы угадали, — произнесла та. — Мы просто хотим есть.
— Понимаю, — благосклонно покивал юноша. — Немного послушайте музыку, расслабьтесь, и все будет в лучшем виде: много, вкусно и недорого.
И его не стало. Джим, развалясь в кресле, излучал во все стороны удовлетворение своими деяниями.
— Послушайте, — торопливо заговорил Тимофеев, когда ему удалось совладать с изумлением. — Что это у вас?
— А, пустяк, — сказал Гэллегер. — Портативный бихевиоризатор. Немножко модулированного излучения — и добрый человек вспоминает, что он добрый, а злой человек забывает, что он злой.
— Где вы взяли эту штуку?
— Я сделал ее сам, — скромно потупился Джим.
— Кто вы? Ученый? Изобретатель?
— Ничего похожего, — хмыкнул тот. — Моя работа есть эксперт-патентовед, я здесь в составе делегации. А мое хобби есть… как это у вас называется?.. О, вспомнил! Чародей.
— Еще один народный умелец, — язвительно вставила Света, у которой никак не проходило дурное настроение.
— Я есть умелец, — согласился Гэллегер. — Но не народный. Я есть частный умелец. А почему — еще один?
— Просто Витя у нас страдает тем же хобби, — пояснила девушка.
— О, коллега! — возопил заграничный чародей. — Не выпить ли нам за встречу?
Тимофеев опасливо покосился на агрессивную Свету.
— Пожалуй, нет, — сказал он. — Что-то не хочется.
— Понимаю, — промолвил Гэллегер. — Ты есть за рулем. А вот я выпью.
И он опрокинул в себя полный фужер «Сибирской».
— Ох, и вдуют же мне, — бормотал официант, неся на растопыренной пятерне поднос с горкой тарелок. — Альтруист несчастный…
Джим приоткрыл один глаз и, чтобы рассеять обуревавшие юношу сомнения, нацелился пальцем в бихевиоризатор, но угадал с третьей попытки, Официант немедленно стал весел и приветлив, разгрузил свой поднос перед Тимофеевым и Светой, тут же их рассчитал, взяв по три рубля с человека, и умиротворенно удалился.
— Жаль, что это из-за вашей штуки, — со вздохом сказала Света, глядя ему вслед. — Почему бы ему всегда не быть таким?
— Стереотип профессионального поведения, — невнятно выговорил Джим. — О!
— Вы зря так налегаете на выпивку, — предупредил Тимофеев. — Можно перебрать.
— Я хорошо тренирован, — разобиделся Гэллегер. — У меня имеется обширная практика с американским виски, ямайским ромом и японским сакэ. Это есть эксперимент на самом себе!
— Я хотел как лучше, — пожал плечами Тимофеев и взялся за вилку.
— До чего вкусно! — сказала Света. — Даже жить хочется!
— Вы очень прекрасные парни, — умилился Джим. — я пью за вас — один фужер за коллеги, другой фужер за коллежскую девушку.
Остаток вечера был изумителен, и Тимофееву, разомлевшему от сытости, даже не хотелось думать о том, что ночь им придется провести, вероятнее всего, на вокзале. Настроение у Светы понемногу пришло в норму, и она весело болтала с Гэллегером, который продолжал свой эксперимент в том же рискованном темпе и был в полном порядке. Но когда подошла пора уходить, он не смог оторваться от кресла.
