Мужики были слишком заняты разгромом и поиском пыльцы и потому не заметили, что эти двое здорово отличались от остальных жителей деревни. Женщина буквально сверлила взглядом Волчару. Это был один из тех взглядов, про которые говорят: им можно убить. Неудивительно, что Волчара его почувствовал. Он окинул женщину быстрым безразличным взглядом, а потом буркнул:
— Чего вылупилась? Понравился?
Гамадрил загоготал и радостно подхватил шутку:
— И не надейся, Волчара у нас любит только молоденьких девочек. А вот по моему вкусу ты еще очень даже ничего.
И тут глаза парня загорелись — буквально вспыхнули яростью и ненавистью. Честное слово, на секунду я подумала, что он кинется в драку.
— Джонас! — предостерегающе вскрикнула женщина. Парень покосился на нее и сделал шаг назад. Он старался взять себя в руки, но это давалось ему с явным трудом — он еще долго тяжело дышал, сжимал кулаки, а в его глазах тлела злоба.
Никто не заметил этой вспышки — все увлеченно потрошили мебель. А я пригляделась к парню повнимательнее.
Лет двадцать, довольно высокий, поджарый и смуглый, с глубоко запавшими темными глазами и высоким лбом, он мало походил на свою мать. Что-то в резких чертах его лица казалось мне неуловимо знакомым. Но куда больше меня занимало другое. Выражения лиц всех жителей этой деревни были словно отлиты из одной формы. А у него — нет. Даже сейчас, немного успокоившись, он наблюдал за нами с угрюмым озлоблением, а не с покорностью и страхом, как все остальные.
Он заметил, что я рассматриваю его, и наши взгляды пересеклись. Выражение его глаз изменилось — в них полыхнуло что-то такое, отчего у меня на секунду приостановилось, а потом чуть быстрее застучало сердце. Давно, очень давно на меня не смотрели так, словно видели насквозь… Я опустила взгляд.
— Ну, вот теперь всё, можно уходить, — послышался сзади голос Волчары, и один за другим мои спутники направились к оставленному на улице вездеходу. Я выходила последней и отчего-то медлила.
— Эй, Беретта, ты с нами или как? — прикрикнул Гамадрил.
Я быстро уселась за руль. Но прежде чем мы уехали, я все-таки обернулась и бросила взгляд назад.
Темноглазый парень стоял в дверях и смотрел нам вслед.
Мне вслед.
Мы остановились у единственного добротного на всю деревню здания — отштукатуренной каменной церкви с колокольней, и Волчара объявил, что вот теперь-то можно и оттянуться по полной. Гамадрил смачно втянул носом небольшую щепотку пыльцы и осклабился:
— Я тут как раз приглядел у одного старикана двух смазливых дочек. Пойду, навещу.
У меня перед глазами против воли всплыли лица девочек, на которых положил глаз Гамадрил. Тоненькие, большеглазые, лет пятнадцать-шестнадцать, не больше…
Противно, до чего же противно!
— Да зачем тебе эти убогие? Вернемся, продадим пыльцу, и ты любую снимешь — девки к тебе в очередь выстроятся, — попробовала отговорить его я.
— Так это ж ждать придется, а я сейчас хочу, — резонно возразил Гамадрил. — Как мне, спрашивается, решать эту проблему? Или, может, ты хочешь помочь?
Я отвернулась. Он глумливо заржал, и к его громкому гоготу немедленно присоединился тонкий, визгливый, со всхлипами, смех Психа. Волчара обвел веселящихся тяжелым взглядом, и они заткнулись, как по волшебству. Псих отвернулся и зарылся в пыльцу. Гамадрил неразборчиво буркнул мне что-то вроде: «Ты, это… Ну, я это так…», грузно перевалился через борт вездехода и уверенно, по-хозяйски, направился в переулок неподалеку.
Вскоре вслед за ним побежал Псих.
Я снова стиснула зубы и принялась твердить, словно заклинание: «Семьсот тысяч, семьсот тысяч, семьсот тысяч».
Заклинание помогало все меньше…
Волчара, видимо, принял слишком большую дозу и через полчаса захрапел на заднем сидении вездехода. А я заснуть не могла. Я была на взводе — сколько можно? Что же они, всех девчонок в деревне перепробовать решили?
На землю опустилась ночь. Меня плотно обступили темнота, тишина и мысли — непрошенные, неприятные. От них некуда было бежать, негде скрыться — они поймали меня, захватили в тиски.
Зачем я здесь, на этой убогой планете вместе с убийцами, насильниками и наркоторговцами? Почему я спокойно смотрю на происходящее и не вмешиваюсь? Меня готовили бороться со всякой мразью, а не помогать грабить беспомощных и покорных местных жителей. Меня тренировали для того, чтобы я беспощадно устраняла таких, как те, с кем я прилетела на эту планету, а вместо этого нужда и отчаяние пригнали меня сюда, рыскать по неказистым домишкам богом забытой планеты в поисках пыльцы, которая купит мне жизнь.
Потом накатили головная боль и головокружение. Как же часто они теперь возвращаются! Я нерешительно взяла щепотку пыльцы и осторожно втянула. Вдруг поможет?
Боль отступила незаметно, и, сидя за рулем в ожидании Гамадрила и Психа, я ненадолго забылась. Хорошо бы провести так всю ночь и весь день, вдали от преследующей, укоряющей меня совести, и слышать в тишине только шелест листьев и мерное монотонное урчание двигателя вездехода. Но я, хоть и через силу, стряхнула с себя дрёму.
Занимался слабый рассвет. Вот она, скромная деревушка, словно жмущаяся к каменной церкви, стоит, как стояла, наверное, со времен первых колонистов. Только неестественная, будто мертвая тишина висит над улочками, выворочены некоторые двери — они слетели с петель от слишком рьяных пинков Гамадрила, да разбито несколько окон. А за ними — остатки жизни, еще вчера такой спокойной и мирной, навсегда разрушенной нашим вторжением.
…Уехать, поскорее отсюда уехать! Продать пыльцу, сделать операцию. Забыть обо всем.
О спецназе, о команде Волчары, об этой планете.
Об испуге и покорности в глазах местных жителей.
О темноглазом парне из дома на отшибе.
Выбросить из головы.
Начать новую жизнь.
Внезапно я поняла, что же так настораживало меня все это время. С того момента, как ушел Гамадрил, до меня не доносилось ни криков, ни плача.
У меня сдали нервы, и я растолкала Волчару.
— Да придут, куда они денутся, — равнодушно зевнул он. — Пусть повеселятся ребята… Или вот что, сходи-ка за ними сама.
— Нет уж, — я покачала головой. — Вместе пойдём, не нравится мне всё это.
Мы вылезли из вездехода и направились в ту сторону, куда вчера ушёл Гамадрил. Утренние сумерки были густыми, как кисель, и неказистые здания деревушки казались мёртвыми. Какое-то звериное чутье, не раз выручавшее меня в серьезных передрягах, едва не подвывало, чуя опасность.
— Смотри в оба, — бросила я. — Похоже, что у нас проблемы.
