Впрочем, она тут же рассеялась, потому что, стремительно миновав собор, мы, уже на другой его стороне, справа от неказистой громадины горисполкома, совершенно неожиданно уперлись в военную заставу. Причем, сделана она была очень профессионально: стояли могучие надолбы, сваренные из железнодорожных рельс, а между ними была намотана двойная колючая проволока. И такие же надолбы перегораживали въезды на Мойку. Свернуть куда-либо было нельзя. В центре же заставы находился полосатый шлагбаум, и его охранял боец в вылинявшей заплатанной гимнастерке. А на пилотке его багровела пятиконечная звездочка.
Он приблизился, держа винтовку наперевес, и, слегка наклонившись, пролаял одно короткое слово:
— Пропуск!
Василек многозначительно посмотрел на Курица.
— Спокойно! — сказал тот. Порылся во внутреннем кармане и достал потрепанный твердый прямоугольник картона с круглой печатью. — Вот, пожалуйста…
Боец мельком взглянул на него и крепче перехватил винтовку.
— Недействителен, — сказал он.
— Почему недействителен? — удивился Куриц.
— Потому что отменен!
— Когда?
— Сегодня, с ноля часов. — Боец выразительно дернул штыком. — А ну выходи! Предъявить документы!
В это время темно-зеленый военный фургон, который я помнил еще с момента гибели Маргариты, вдруг зарычал мотором и, выехав со стоянки, развернулся задом к свободному месту на тротуаре. Двери горисполкома открылись, и оттуда под конвоем прошествовала группа людей — человек семь или восемь, в офицерской форме. Первым, как ни странно, шел генерал Сечко. Он был с сорванными погонами, руки за спину. Но я все равно его узнал. У меня даже несколько сбоило сердце. Вот, значит, как оно получилось. Вот, значит, оно как. Значит, дождались порядка. Все это было абсолютно закономерно.
— Видишь? — шепотом спросила меня Леля.
— Вижу, — также шепотом ответил я.
Я, разумеется, видел. Но вместе с тем я видел и нечто иное. Я видел, что тонкотелый, кавказской наружности офицер, возглавлявший конвой, остановился и внимательно смотрит в нашу сторону. Видимо, наше положение мало чем отличалось от положения бывшего генерал-лейтенанта Сечко.
Все решали секунды.
— Выходи! — угрожающе повторил боец.
Василек опять многозначительно посмотрел на Курица. И в этот раз Куриц чуть заметно кивнул.
— Хорошо, — сказал он.
Василек, улыбаясь, полез из машины. Сердце у меня — оборвалось.
— Ой! — неожиданно воскликнула Леля и, как слепой котенок, начала тыкаться в запертую боковую дверцу, — ощупывая ее, видимо, пытаясь открыть. — Сейчас, сейчас! Подождите минуточку! — А затем, наверное, отчаявшись, просто вытянула через окошко руку, в которой тоже был зажат твердый картонный прямоугольник, но не белый, как у Курица, а желтоватый и, насколько я мог разобрать, перечеркнутый двумя синими полосами. — Вот вам пропуск. Сегодняшний…
Боец тут же выпрямился и молодцевато откозырял:
— Все в порядке. Можете проезжать! — и немного замялся. — А как — остальные граждане?..
— Остальные — со мной, — сказала Леля.
— Виноват! Поднять шлагбаум!..
Полосатая загородка с привязанным на конце грузом поползла вверх. Машина буквально прыгнула с места. Куриц облегченно вздохнул и откинулся на сиденье.
— Все. Закончили, — сказал он.
В определенном смысле он был прав. Мы действительно закончили. Дальше предполагались какие-то пустяки. Мы доехали до Садовой, и здесь Куриц высадил Лелю. Может быть, он боялся за нее. Или, может быть, он считал, что на заключительном этапе она как женщина помешает. Не знаю. Леля сильно возражала. Она говорила, что не хочет оставаться одна, что бросать ее в такой ситуации просто непорядочно, что она еще может пригодиться нам всем и что, в конце концов, именно она достала пропуск для проезда по городу. Но никакие возражения не помогли. Василек очень жестко выставил ее из машины. Оборачиваясь, я видел, как поникшая одинокая фигура маячит на перекрестке: озирается по сторонам, бредет вслед за нами. У меня даже пробудилась некоторая жалость в душе.
Правда, тут же выяснилось, что все это было напрасно. С машиной нам пришлось расстаться. Оказывается, болото за последнее время сильно разрослось, оно заполонило собой практически всю Садовую, асфальт был подмыт, тупорылый «Москвич» сразу же увяз передними колесами, даже Василек ничего не мог сделать, потому что при каждой попытке сдвинуться машина уходила все глубже и глубже, мы ее так и бросили — будто мертвое насекомое с растопыренными крыльями. Куриц даже не оглянулся. Он из-под ладони смотрел куда-то в сторону Сада: простиралась бескрайняя топь, торчали из нее кочки с чахлой осокой, нездоровой коричневой жижей блестела торфяная вода, дома стояли пустые, накренившиеся, вероятно, район был окончательно заброшен. Куриц морщился.
— Вперед! — сказал он.
Следующие полчаса прошли в каком-то аду. Мы пробивались через болото. Разумеется, это было не то болото, которое, по слухам, раскинулось за Новодевичьим кладбищем — там была настоящая трясина, заросли росянок и камышей, где по стеблям ползали кровососущие растения. Здесь, к счастью, этого не было. Но здесь тоже была трясина, и тоже был дерн, опасно пружинящий под ногами, и поднимались испарения, от которых кружилась голова, и полуметровые пиявки чавкали присосками в каждой луже. В общем, без Василька мы бы, наверное, загнулись. Сначала он вытащил из трясины меня, когда я провалился почти по грудь и барахтался в вязкой бездонности, уже ни на что не надеясь. Затем он точно так же вытащил Курица, который тоже ухнул в какое-то затянутое ряской «окно». И, наконец, именно Василек спас нас обоих — уже в Канале, когда из-под моста, где холмом вздымалась туша издохшего Чуни, к нам, повизгивая, бросилось что-то змеевидное. Я до сих пор не знаю, что это было. Я помню только четырехугольную пасть, усеянную коническими зубами. Откровенно говоря, я просто остолбенел. Куриц, по-моему, тоже не успел отреагировать. И лишь Василек точно заранее готовился к данной встрече: вздернул «Калашникова» и перекрестил эту тварь двумя очередями — она забилась, выбрасывая серо-зеленые гладкие кольца. Я не знаю, где Куриц откопал этого человека. Я против воли начал испытывать к нему некоторую симпатию. Особенно потому, что Василек все время улыбался. Он улыбался, вытягивая меня из трясины, он улыбался, стреляя в чуть не сожравшую нас чудовищную змею, он улыбался, даже когда под ним самим внезапно разверзлась земля и когтистая волосяная лапа, вылезшая оттуда, царапнула его по ботинку. Было такое ощущение, что ему все время весело. Он как будто развлекался. Улыбка пропала лишь на один момент: когда мы все-таки добрались до подземного хода и Куриц, наскоро проинструктировав меня в том смысле, что надо стрелять и стрелять, приказал ему отдать автомат.
