— Я хочу внести полную ясность, мадонна, — добавил он.
Они ожидали в молчании. Присутствие Ланчотто мешало им продолжить разговор.
Эрколе привёл часового и Дзаккарью, уже переодевшегося в сухое. Не успела Валентина задать вопроса, как слуги Франческо поздоровались друг с другом.
Гонзага повернулся к Валентине. Та сидела, склонив голову, в глазах её застыла невыносимая тоска. И тут же послышались быстрые шаги. Дверь распахнулась, в столовую вошёл Франческо, за ним по пятам следовал Пеппе. Гонзага отступил на шаг, на лице его отразилась тревога.
Дзаккарья же, наоборот, выступил вперёд и склонился в глубоком поклоне.
— Мои господин! — приветствовал он Франческо.
Франческо удивлённо оглядел собравшихся. Его вызвал Пеппе, первым почувствовавший, что беседа Гонзаги с Валентиной добром не кончится. Не отвечая на приветствие слуги, Франческо вопросительно посмотрел на девушку.
Она встала, щёки её горели злым румянцем. Взгляд Франческо, похоже, оказался последней каплей, добившей её. Рука её поднялась, указала на графа.
— Фортемани, посадите графа Акуильского под арест, — скомандовала она, — и, если не хотите поплатиться головой, позаботьтесь о том, чтобы он не сбежал.
Гигант не спешил выполнять приказ, помня о невероятной силе Франческо.
— Мадонна! — ахнул тот.
— Вы слышали меня, Фортемани? Уведите его.
— Моего господина? — воскликнул Ланчотто. Рука его потянулась к мечу. Он посмотрел на графа, готовый обнажить меч по знаку последнего.
— Пусть будет так, — холодно ответствовал Франческо. — Возьмите, мессер Фортемани, — и он протянул ему кинжал, своё единственное оружие.
А Валентина, повелев Гонзаге следовать за ней, направилась к двери. Но Франческо заступил ей путь.
— Подождите, мадонна. Вы должны выслушать меня. Я отдал оружие в полной уверенности, что как только вы меня…
— Капитан Фортемани! — со злостью воскликнула Валентина. — Где положено быть арестованному? Я желаю пройти.
Эрколе, с видимой неохотой, положил руку на плечо Франческо. Но нужды в этом не было. От её слов граф отпрянул, словно от удара. Валентина двинулась к двери, Гонзага — за ней. На мгновение взгляды придворного и Франческо встретились, отчего улыбка, доселе игравшая на губах Гонзаги, исчезла, а колени задрожали. Он ускорил шаг.
Глава XXIII. АРСЕНАЛЬНАЯ БАШНЯ
Булыжники внутреннего двора, ещё мокрые после ночного ливня, блестели в утренних солнечных лучах.
Шут сидел на грубо сколоченной табуретке в крытой галерее, хмуро глядя на быстро высыхающие камни. Он злился — а такое случалось, не считая, разумеется, стычек с фра Доминико — крайне редко. Пеппе пытался убедить Валентину, что та погорячилась, приказав арестовать Франческо, но его госпожа грубо, чего никогда не случалось ранее, приказала ему развлекать её шутками, а не совать нос в чужие дела. Шут, однако, не подчинился и ошеломил Валентину, прямо заявив, что ещё с той памятной встречи у Аскуаспарте знал, кто такой мессер Франческо. Он уже собирался рассказать об изгнании Франческо из Баббьяно, о его категорическом отказе стать правителем герцогства, чтобы убедить девушку, что у Франческо не было нужды избирать столь извилистый путь к трону, будь у него хоть малейшее желание занять его. Но Валентина резко осадила Пеппе и выгнала вон.
А теперь она отправилась к мессе, а шут уселся в крытой галерее, чтобы в уединении поразмышлять о женском упрямстве и коварстве Гонзаги, ибо он ни на секунду не сомневался, что придворный приложил руку к происходящему.
Так он сидел, уродливый горбун, трясясь от бессильной ярости. Что теперь с ними будет? Не будь графа Акуильского, гарнизон сдался бы ещё неделю назад. Так будут ли они защищать замок, лишившись такого командира?
— Она ещё поймёт, что поступила глупо, но будет поздно. Таковы женщины, — философски заключил Пеппе и печально вздохнул, ибо любил свою госпожу. А посему решил, что после мессы добьётся, чтобы она выслушала его. На этот раз ей не удастся прогнать его прочь, словно трусливого щенка. И уже начал обдумывать, с чего начать, какими словами сразу завладеть её вниманием, когда на ступенях, ведущих в часовню, появился Ромео Гонзага.
Интуитивно Пеппе подался назад, в самую тень, следя глазами за каждым движением придворного. А Ромео огляделся и на цыпочках спустился во двор, похоже, опасаясь, как бы его шаги не услышали в часовне. Затем, не подозревая о присутствии Пеппе, пересёк двор и нырнул в арку. Шут тут же последовал за ним, резонно полагая, что Гонзаге есть что скрывать.
В своей комнате в Львиной башне граф Акуильский, встревоженный судьбой замка, провёл, как и шут, бессонную ночь. Правда, в отличие от Пеппе, он не считал, что во всём виноват Гонзага. Присутствие Дзаккарьи означало, что Фанфулла всё-таки написал ему. Видимо, письмо попало в руки Валентины, и по каким-то строчкам она решила, что граф — изменник.
И Франческо горько упрекал себя за то, что с самого начала не признался, кто он такой. Упрекал и её за то, что она отказалась выслушать человека, которому признавалась в любви. Скажи Валентина, на чём основаны её подозрения, он мгновенно доказал бы их беспочвенность, ибо, защищая Роккалеоне, он не преследовал никаких личных целей. Беспокоило графа и само появление Дзаккарьи. Ждал он его давно, и приезд Дзаккарьи, бесспорно, означал, что он привёз важное известие. Речь, вероятно, шла о том, что времени у Джан-Марии осталось совсем немного, и, загнанный в угол, он может решиться на отчаянную авантюру.
Наёмники Фортемани глухо зароптали, узнав об аресте Франческо. Его крепкая рука держала их в узде, здравый смысл, в чём им уже довелось убедиться на деле, придавал смелости, подбадривал. Франческо доказал своё право на командование, и, доверяя ему, они выполнили бы любой его приказ. А с кем они остались теперь? Фортемани — один из них, поставленный над ними лишь волею обстоятельств. Гонзагу они презирали. Валентина при всей её храбрости всего лишь женщина, неискушённая в премудростях воинского искусства, приказы которой могли привести к катастрофе.
Те же мысли мучили и Фортемани. С превеликой неохотой арестовал он Франческо и, пожалуй, лучше остальных представлял себе последствия этого. Он уже проникся уважением, более того, по-своему полюбил губернатора Роккалеоне, и его восхищение только возросло, когда Фортемани узнал его истинное имя: не было в Италии более знаменитого кондотьера, и имя его почиталось воинами не меньше любого из имён святых покровителей.
Обеспечив охрану арестованного, как приказал Гонзага, ставший командиром гарнизона Роккалеоне, Фортемани провёл ночь у дверей комнаты Франческо. А если быть точнее, то большую часть ночи — в самой комнате.
