Жало до половины погрузилось в нематоциты пана, он поперхнулся чужим ядом. Трубчатая конечность разжалась, Ян упал на спину.
Скуля, он стал отползать, глядя на разрыв в хитиновых сегментах, где виднелось что-то черно-зеленое, пористое, похожее на внутренности рассеченного топором трухлявого пня. Сморщенные губки сделали судорожное сосательное движение, жало исчезло целиком. Нецки лежал неподвижно, как и Елена, мальчик и пан тоже замерли. Кружащаяся спираль расплылась, словно под действием центробежной силы разбрызгалась сгустками по черной поверхности шарика и погасла. В царившей над проспектом глубокой тишине нижние конечности пана с громким щелканьем распрямились, приподняв громоздкое тело и обрушив его на тротуар.
Омнибос повалился набок, так что разрыв в хитине оказался перед глазами Яна. Под хитином что-то зашевелилось. В такт этому движению дернулась одна конечность, затем вторая. Показался червь.
Длинное, толщиной с руку ребенка тело — словно валик из мяса, обтянутый нежной осклизлой пленочкой, — не имело определенного цвета, оно переливалось радужно-синим, изумрудным, шафрановым и бежевым. Червь медленно выползал наружу. На его конце было узкое отверстие, окруженное щетиной коротких ворсинок. Червь выбрался из-под панциря целиком и повернулся отверстием к человеку.
Не отводя от него глаз, Ян вытянул руку в сторону. Ворсинки вокруг отверстия слабо шевелились. Голова приблизилась, Ян с размаху ударил по ней сломанной палкой Нецки. Острый конец излома пробил голову червя насквозь.
Мальчик бросил палку и перевернулся на живот. Упираясь в тротуар ладонями, он подполз к Нецки, краем глаз видя движение там, где лежала тележка.
Старик был еще жив. Кожа вокруг глаз обуглилась, веки и ресницы сгорели, нос стал красным бугорком с дырами ноздрей. Иссеченные трещинами лоснящиеся черные губы шевельнулись, и приглушенный голос Дяди, донесшийся, казалось, не из рта, но прозвучавший прямо в воздухе, произнес:
— Те большие паны, которых мы видели на стенах, это их города. В каждом живет много…
— Я видел другое место, — перебил Ян, кулаком размазывая слезы по лицу.
— Они — симбионты, — хрипел Дядя. — Когда паны «ночуют», черви переползают из тела в тело.
— Другое место, я хотел попасть туда, — плакал Ян. — Вошел, но оно сломалось.
— Есть способ остановить это. Позови Елену.
— Там все маленькое… Другое место поломалось. Я хотел уйти в него насовсем, там хорошо.
— Позови ее…
Ян плакал, морщился, потирал ребра. Нецки лежал неподвижно, ладонями прикрывая внутренности под расползшейся от яда кожей живота. С шелестом раздавленная Елена подкатилась к ним. Розовая плоть пузырилась сквозь древесную сетку, колеса вихляли из стороны в сторону. Тележка остановилась возле старика, что-то прошептала. Они заговорили тихими голосами, но Ян рассказывал им про другое место и не слушал их.
— Больше не осталось других мест? — спросил он и медленно встал. Ребра болели так, что глубоко вздохнуть Ян не мог.
— Других мест теперь нет, — произнес Дядя.
— Я никогда больше не увижу их?
— Нет. Невермор. Лучше не будет, станет только хуже, Ян.
— Я хочу туда!
— Ты видел, на корабле прибыло еще много панов. Черви…
— Червяки, — всхлипнул Ян. — Кто они? Почему…
— Эндопаразиты. Раньше, когда я говорил «паны», то имел в виду червей. Я думаю, панов они когда-то тоже подчинили себе. Оставили им только простые рефлексы. Для червя пан — как органический скафандр с набором реакций на раздражители. А дерево с планеты тележек. Там гелевая атмосфера, полужидкая. Тележки состоят из того же вещества, что и среда, в которой они живут. Они — разумные сгустки, просто более плотные, чем их среда обитания. Могут плавать в ней, перемещаться. Черви заключают их в сетки и пришивают колеса: для них тележка — это мобильная приставка к пану. Но для тележки жить в твердом мире… представь, ты живешь в доме, где только узкие кривые коридоры. Их стены и пол сплошь состоят из острых лезвий. Из бритвенных пластин гусеницы. Одни только лезвия кругом, ты постоянно трешься о них. — Нецки провел языком по распухшим губам. — Деревья — основа жизни тележек, их вода и воздух. Как наши растения производят кислород, так деревья выделяют атмосферный гель. В определенный сезон они создают более плотные сгустки геля. Рождают тележек. Черви не умеют строить, но умеют изменять других. Это дерево изменили так, что оно стало вечным двигателем, биофабрикой по производству геля, из которой сразу же будут формироваться тележки-клоны. Их будут заключать в сетки и пришивать им колеса. Клоны — они безмозглы и послушны. Гусеницы, чинке, бараки — они все когда-то были разумными. Теперь наступит очередь людей. Сейчас им еще позволяют размножаться, но потом их тоже станут выращивать. Ты помешаешь этому, Ян? Елена сказала, что знает как. Черви не обратят на вас внимания, просто не заметят. У них другая психика, они не принимают мер безопасности, как это сделали бы люди. Главное, не попадайтесь на пути панам… — Нецки замолчал, и тележка ткнула Яна в бок, словно лизнула, оставив на его коже розовый потек.
Костная пыль впитывалась во влажную поверхность и затвердевала коркой, предохраняющей дерево от действия атмосферы. Пыль была везде, колеса Елены оставляли в ней извивающийся след. Над кратером дул ветер, крупяные потоки заворачивались смерчем, глухо выли в опутанных маслянистыми канатами ветвях, облизывали мускулистые бока живого звездолета. Иногда на концах ветвей вспучивались пузыри и, отделившись, розовыми облачками дрейфовали вниз — дерево выделяло гелевые сгустки. Ян брел, опираясь на Елену, мимо панов и гусениц. На него не обращали внимания, и он не обращал внимания ни на кого. Сквозь окружающее проступала иная картина: заросшие зеленой травой пологие холмы, небо в белых облаках, солнце и река. Тележка оставляла за собой сплошной потек сочащейся розовой плоти. Ее колеса вихляли так, что казалось — вот-вот отлетят.
Бока корабля, нижней частью касавшегося земли, тяжело вздымались и опадали. По широкому проходу, за которым открывался наклонный ярко-красный коридор со слизистыми стенами — горло, ведущее в живое нутро органического звездолета, — спускались последние паны.
Ян споткнулся, обеими руками вцепился в Елену.
— Дядя говорил, это… этот корабль может улететь куда-то далеко. Я могу войти в него и тоже улететь? — спросил он, и бесполый голос тележки прошептал в ответ: «Да».
У основания дерева, среди расползшихся по земле, покрытых засохшей пылью корней зияли отверстия. Изнутри шел жар. Вверху гудели молнии и шелестели потоки атмосферной крупы, но здесь было тихо.
