БАБА ВЕРА: “А якого чорта ти цих радіацій у село пустила?! Я тобі не одна такоє скажу: вижени їх ік чортовій матері, хай свой Києв із Чорнобилєм нараз заражають!”
БАБА НАДЯ: “Вєра, іди геть од мене! Це ж дитина Гєнина, це ж його жінка, вона йще теж дитина, двадцять два год дівці! А ти хіба нє помніш себе, як молодая була?!”
БАБА ВЕРА: “Вони дві радіації, а радіація заразная як чорт! Хай вони убираються звідсіля, й усе! Як ти хочеш, то мо’здихать із ними разом!”
БАБА НАДЯ: “Та це шоб ти іздохла, халепа! Шоб твій язик падлючий спухнув, о! Шоб тобі повилазило! Забирайсь од мене геть, скаженная!”
На том сражение и окончилось. Натыкаясь в темноте на ведра и бормоча проклятия соседка удалилась. Баба Надя вошла в комнату, шаркая по некрашеному полу подбитыми кожей валенками. Была она маленькая, худенькая и древняя, с лицом, морщинистая коричневая кожа которого напоминала кору дерева, и несмотря на майскую жару носила кроме валенок длинное байковое платье, теплый кожух и два шерстяных платка.
Светлана стояла возле холодильника, держала в руке бутылочку со старым молоком и напряженно вытянувшись словно сомнамбула качалась взад-вперед, взад-вперед. Баба Надя подошла к ней, тронула за руку. Светлана не прореагировала.
— Ты шо, дочка, ге? Чого се ти?
— Розумієте, баба Надя... — начала она, однако старушка тут же замахала руками и затараторила:
— Та скікі тобі можна говорить, шоб ти нє розговарювала зі мной по-українському! Не вмію я по-українському й не понімаю! Як не можеш по-польському, давай обично, як у городє говорять.
Светлана слабо усмехнулась, хотя ей впору было плакать: баба Надя (впрочем, как и все село) говорила на ужасающей смеси русского и украинского, который называла почему-то польским, а от литературно-школьного языка Светланы шарахалась, как черт от ладана. Вот как сейчас...
— Понимаете, баба Надя, — повторила Светлана и замялась, подбирая аргументы, которые не обидели бы старуху, но и были бы достаточно убедительны. — Наверное, уедем мы с Алечкой отсюда. Плохо тут у вас... Аля не ест... Условий никаких, измучалась я...
Баба Надя подошла поближе, вытянула шею так, что ее голова вылезла из платков, точно улитка из домика и спросила удивленно:
— Та куди ж се ти поїдеш?
— К себе вернусь, в Киев.
Баба Надя прищурила подслеповатые глаза, пожевала бескровными губами.
— Та ти шо, дівка, із ума зійшла?! Там же нєльзя, там же радіахтивне геть усе!
Светлана почувствовала, как на ее правую щеку скатилась слеза.
— Это мы с Алей две радиации.
Баба Надя исполнила танец на месте, напоминающий танец дрессированной собачонки: махнула рукой, потопталась, закивала, обернулась, схватилась за поясницу и издала протяжный звук. Так она делала всегда в момент сильного волнения. Потом повторила свое протяжное:
— А бо-о-о-о... — что означало: “А Боже ж ти мій!” — А бо-о-о-о... Ото ти наслухалася розговорів отієї старої суки?! Ото собі отакеє надумала?! Та плюнь ти на неї, вона усю жисть такая дурная! Та якшо вона тобі не дай’бо іще шось скаже, то я возьму дрючка та й приб’ю її на місці, трасці її матері! Та я їй ув пику її паганющу плюну та й глаза їй повикарябую! Та шоб їй повилазило, шоб вона не діждала, курва, якшо із-за неї дитина отако мучається!
— Нет, баба Надя, спасибо вам, но мы наверняка уедем, — тихо, однако решительно сказала Светлана (а слезы лились). — Зачем вам из-за нас неприятности.
Старушка повторила танец на месте, потом напустилась на нее:
— А ти скаженая! Заладила собі: поїдимо, поїдимо... Сиди тут, трасці твоїй матері! Тут плохо, а там іще худше! Чого ты розревілася, дурна? Ты ж дитину тітьками кормиш, хіба хочеш, шоб молоко в тебе ізгоріло?! Сиди, говорю, тут і не рипайсь! Ти Гєнина жінка, Алєчка його дитина, і я вас не одпущу, пока радіація не ущухне!
Настроение от старушкиных внушений не улучшилось, но напряжение исчезло. Светлана вновь почувствовала безмерную усталость. Снова ехать куда-то, хоть бы и домой... Поспать бы! А решиться на переезд никогда не поздно. Только не сейчас. Не сейчас...
— Спасибо вам, баба Надя.
Старуха заморгала, втянула голову в платки, поправила выбившуюся прядку волос, осклабилась, продемонстрировав редкие гнилые зубы.
— Отож бо й ба... Спасібо! І нє думай мені уїхать! Іди собі до дитини. Як хочеш, борща попоїж, мнясо там іще осталося. А я піду ляжу, бо пізно вже. Полуношнічає ця клята Вєра, шоб їй повилазило, шоб вона добра нє бачила усю свою оставшуюся жисть! Спати вже тре.
Спать... Счастливая баба Надя!
Светлана прошла в соседнюю комнату. Аля спала, сладко улыбаясь. Сопеть перестала. Светлана попробовала пеленки: сухо. Села на край кровати, принялась рассматривать милое личико, так похожее на Генкино. Сразу видно: папина доця...
Господи, да за что ж это все?! В конце апреля было так тепло, хорошо. Они гуляли вдвоем по Русановке, Гена гордо катил красную коляску с их Алькой. В субботу собирались рвануть в Гидропарк, ненадолго, конечно, но хотя бы “для обновления сезона”, чтобы пройтись по мостику, где когда-то встречались. С утра пораньше позвонила мама: “Светик, не пейте никто воду из кранов. Говорят, что-то случилось на Припяти. Кажется, в Чернобыле. Теперь вся вода заражена”. Прогулку в Гидропарк отменили. Гена целый день мотался к знакомым на Оболонь и возил бидонами воду: сказали, Оболонь снабжается от артезианских скважин. Вечером они все дружно смеялись. И она, и Генка, и свекровь со свекром, потому что нигде никакого заражения не было. И выливали воду. А назавтра оказалось, что было, что это на атомной станции, но ветер пока дует на Белоруссию, так что в Киеве все хорошо. До поры до времени...
Во вторник Генке прислали повестку из военкомата. Когда-то мама радовалась: замечательно, что зять военный строитель, да еще в запасе. На “гражданке” такой и квартиру отремонтирует, и дачу построит. А если и призовут в армию, хоть воевать не будет. А теперь вдруг это оказалась самая нужная и самая военная профессия наряду с пожарником и вертолетчиком. Света ходила в военкомат, унижалась, плакала, говорила, что у них вот дочка двухмесячная. “У вас один ребенок, а не десять. У вас родители, у него родители. Что вы хотите? Это быстро, через неделю вернется. Освободите кабинет”. А выйдя за дверь услышала, как майор сказал капитану: “Ну вот, еще у одной коровы ё...ря забрали”. Капитан поддакнул: “С жиру бесится”.
На Майские ветер дул уже на Киев. По телевизору показывали демонстрацию, а вечером в программе “Время” — как с вертолетов бросают на взорвавшийся реактор мешки с песком. Чтобы попасть в реактор, надо быть над ним. “Там на вертолетах днища специальные, свинцовые”, — с надеждой сказала свекровь. Свекор выругался и выключил телевизор.
