– Что происходит?
– Ничего,– сказала Гласс, пытаясь хотя бы ненадолго разогнать туман в голове и как-то объяснить матери свое поведение, чтоб та оставила ее в покое. Кишечные инфекции на Фениксе были редки, и всех, у кого появлялись похожие симптомы, отправляли до полного выздоровления на карантин.– Со мной все в порядке.
– Тебя что,– Соня оглянулась и понизила голос: это было нелепо, потому что в квартире, кроме них, никого не было,– вырвало?
– Да, но я в порядке. Я думаю, это просто…
– О, боже мой,– проговорила мать, закрывая глаза.
– Но я не больна, это точно. Я не нуждаюсь в карантине. Меня просто последние несколько дней тошнит по утрам, но к обеду это проходит.
Глаза матери открылись. Она казалась ничуть не менее озабоченной. Вдруг все вокруг завертелось, и голос Сони стал слабым-слабым, словно доносился откуда-то издалека. Гласс едва смогла разобрать ее вопрос, вроде бы что-то насчет того, когда у нее в последний раз были…
Внезапно в замутненное сознание Гласс ворвался ужас. Она подняла глаза на Соню и увидела в глазах матери отражение этого ужаса.
– Гласс,– Сонин голос звучал хрипло,– ты беременна.
Глядя в лицо Люка, такое сочувствующее и понимающее, Гласс ощутила, как рухнул последний бастион ее самообладания.
– Прости,– Гласс попыталась сдержать всхлип, и у нее перехватило дыхание,– я должна была рассказать тебе, я просто… ну зачем нам обоим было умирать?
– Ох, Гласс… – Люк потянулся к ней и обнял. Гласс благодарно прильнула к нему, тая в таких знакомых объятиях, и слезы закапали на форменную гимнастерку.– Не могу поверить,– твердил он,– поверить не могу, что ты сама… Я знал, что ты отважная, но никогда не думал… Что с ним? – спросил он в конце концов, и Гласс прекрасно поняла, о чем он спрашивает. Вернее, о ком.
– Он… – Тяжело дыша, она сглотнула. Ей казалось, что ее сердце вот-вот разорвется, не в силах больше вмещать разом заполнившие его горе и облегчение. В конце концов она просто покачала головой. Слов не нашлось.
– О, господи,– прошептал Люк, сплетая свои пальцы с ее и крепко сжимая,– как жаль.– Он вздохнул.– Почему ты мне не рассказала обо всем в ночь своего побега? Я не понимаю.– Он закрыл глаза, словно стараясь изгнать что-то из своей памяти.
– Ты был с Камиллой. Я знаю, вы с детства хорошие друзья, ну и подумала… подумала, что ты наконец нашел девушку, которая сделала тебя счастливым.– Гласс улыбнулась и утерла слезы, все еще струившиеся по щекам.– Ты же заслужил это. После всего, что тебе пришлось со мной пережить…
Люк потянулся и заправил ей за ухо выбившуюся прядку волос.
– Во всей Вселенной лишь один человек может подарить мне счастье, и этот человек сидит сейчас рядом со мной.– Он смотрел на Гласс так, словно упивался ее видом.– В тот самый миг, когда я вновь увидел тебя, я понял, что Камилла… она всегда была настоящим другом, она и сейчас им остается, но не более того. Я должен ей это сказать, и скажу. А люблю я тебя, Гласс. Я никогда не переставал тебя любить. И никогда не перестану.
Подавшись вперед, он коснулся губами ее губ, вначале легко, чтобы она могла вспомнить и узнать эти губы. Гласс показалось, что время устремилось вспять, и она снова переживает миг своего первого поцелуя. Но этот миг пришел – и ушел. Люк прижался к Гласс, ее рот приоткрылся, и Люк впился в него поцелуем. В истоме она ощущала, как его рука скользит по ее волосам, опускается ниже и обвивает талию… Наконец Гласс отстранилась, и ее губы неохотно расстались с его губами.
– Я люблю тебя,– прошептала она те самые слова, которые давно отчаянно рвались с ее уст. «Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю, люблю», пело все ее тело, когда Люк улыбнулся и снова прижал Гласс к себе.
Полдень давно миновал, а Кларк все не было. Она отсутствовала уже несколько часов. Одна из аркадийских девушек видела ее рано утром в лесу, и Уэллсу потребовалось все его самообладание, чтобы тотчас не броситься следом. От мысли о том, что она рискует собой, живот будто превращался в боксерскую грушу, по которой изо всех сил лупило его разыгравшееся воображение. При этом Уэллс не мог не признать, что Кларк, пожалуй, может позаботиться о себе лучше любого другого в их лагере, и прекрасно понимал, как важно отыскать пропавшие медикаменты. Не далее как вчера им пришлось вырыть еще одну могилу.
Он побрел к дальнему концу поляны, туда, где у них стихийно образовалось кладбище. Несколько дней назад Уэллс соорудил деревянные надгробия и установил их на каждом могильном холмике, как на старых фотографиях. Он хотел было вырезать на надгробиях имена, но не знал, как звали двух из пятерых ребят, что спали тут вечным сном, и отказался от этой затеи. Оставить некоторые могилы безымянными показалось ему нечестным.
Он вздрогнул и снова повернулся к могилам. Идея закапывать умерших поначалу казалась ему отталкивающей, но альтернативы все равно не было. Сжигать тела еще хуже. В Колонии принято хоронить умерших в открытом космосе, и это, конечно, гораздо опрятнее, но в мысли о том, чтобы собрать мертвых вместе на одном участке земли, было что-то утешительное. Даже в смерти никто из этих ребят не будет одинок.
И странно согревала мысль, что есть на свете место, куда можно прийти и сказать то, что не было сказано, пока человек был жив. Кто-то, может быть девушка с Уолдена, которую он видел среди деревьев, собрал упавшие ветви и разложил их у деревянных надгробий. По вечерам кладбище заливал мягкий свет, и оно казалось почти невероятно красивым. Наверное, было бы здорово, если бы на корабле тоже существовало такое место, где можно было бы поговорить с мамой, и это не казалось бы странным.
Уэллс взглянул в потемневшее небо. Он понятия не имел, сохранилась ли после аварии связь между ними и Колонией, но надеялся, что браслеты все еще транслируют данные о составе их крови и сердечной деятельности. Тогда те, кто отправил их в путь, смогут убедиться, что человек без опаски может жить на Земле, и вскоре начнут присылать сюда новые группы поселенцев. На какой-то миг он даже дерзнул надеяться, что среди них будут его отец и Гласс.
– Что ты тут делаешь?
Обернувшись, Уэллс увидел медленно приближающуюся к нему Октавию. Ее лодыжка быстро заживала, и девушка уже почти не хромала, хотя пока и не могла быстро ходить.
– Не знаю. Наверное, прощаюсь,– указал он на могилы.– Но я уже ухожу,– быстро добавил он, глядя, как она отбрасывает назад длинные темные волосы.– Сейчас моя очередь идти за водой.
– Я пойду с тобой,– Октавия улыбнулась, и Уэллсу стало неловко.
Длинные ресницы, придававшие ей столь невинный вид, когда она спала в палатке-лазарете, теперь добавляли ее огромным голубым глазищам какого-то дикого первозданного блеска.
