— В этой связи, — заметил доктор N, — пациента Павлова, возможно, придется считать потерпевшим со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Определившись в причине болезни, врачи пришли к единодушному мнению о том, что «подобное следует лечить подобным», то есть тем же гипнозом, и для этого пригласить в институт доцента кафедры психиатрии и нервных болезней 1-го государственного медицинского института тов. Цибикова Юрия Николаевича. В тот же день палата № 113 опустела. Вагиз Куралбеков и Евгений Сапрыкин написали и подали на имя главврача отделения официальные заявления, в которых они признавались в том, что из-за страха наказания за совершенные ими преступления симулировали расстройство рассудка. Врачи в этом также не сомневались, и со спокойной совестью отправили их туда, откуда они прибыли, то есть на нары, в Бутырскую тюрьму. Оттуда их разными этапами направили: одного в Душанбе, второго — в Ленинград. Поскольку Ленинград от столицы ближе, чем Душанбе, подследственный Сапрыкин, которому грозило 13 лет колонии строго режима, отправился на свою Голгофу первым. Прощаясь со своим другом по несчастью, он глубокомысленно заметил:
— Основной недостаток всех существующих гносеологических концепций заключается в том, что в них оказываются противопоставленными мыслящий субъект и немыслящая среда; или немыслящая материя и сверхмыслящий абсолют. И то, и другое противостоят человеку, как единственной достоверной разумной жизненной субстанции. Дон Аурелио открыл мне глаза. Я узрел в себе множество самостийных «я» и собрал вместе для будущей жизни на какой-нибудь очередной космической помойке. Вагиз Куралбеков, которому грозили те же 13 лет, а то и «вышка», ответил на его эскападу стихами Бальмонта:
«Огнепоклонником судьба мне быть велела,
Мечте молитвенной ни в чем преграды нет,
Единым пламенем горят душа и тело,
Глядим в бездонность мы в узорностях предела,
На вечный праздник снов зовет безбрежный свет».
III
— Деда, тятенька, очнись! — вывел Деметриса из состояния сонного оцепенения голос правнука Авесалома. Было так необычно ощущать, что тебе уже 130 лет, хотя и не двести, как утверждают некоторые завистники, и будит тебя не сын и не внук, а правнук, которому недавно исполнилось 12 лет. Просыпаться и впрямь не хотелось. Провалившись во сне в уже набившую оскомину речную долину с крутыми склонами, окутанную промозглым туманом, он по привычке занял очередь в хвосте колонны уныло бредущих вдоль берега Леты на Страшный суд человеческих душ.
Мрачный паромщик Харон уже переправил их всех по ту сторону жизни и смерти, и им предстояло вскоре предстать перед Создателем неба и земли во всем убожестве своих рубцов и гноящихся ран, которые выжгла на их бестелесном образе вечного бытия безжалостная Совесть. Он заставил себя проснуться, и по приятной подтянутости старческих мышц сразу определил, что препарат «Тысяча и одна ночь» произвел нужный тонизирующий эффект, и он сегодня может спокойно, без одышки, пройти 3–4 километра пути, а может и больше.
— Сколько времени, сынок? — Спросил он у правнука.
— Уж полдень близится, а ты все спишь. Тетенька Урсула недавно ушла с воинами на северную часть острова. Говорят, что там появились какие-то чужие люди. Тётеньки Дарья и Ефросинья волнуются: вдруг ты помер, а сами проверить боятся, вот, значит, меня и послали, — объяснил Авесалом причину, по которой он его разбудил. Деметрис про себя, конечно, посмеялся, и попросил правнука, чтобы он сообщил Дарье и Ефросинье о том, что он уже умер, и, вот-вот, спустится вниз, чтобы проверить на вкус, запах и цвет, приготовленный ими обед. Авесалом побежал выполнять его приказ, а Деметрис, не торопясь, стал готовиться к выходу, прислушиваясь к доносившимся со двора голосам дочерей. Дочери разговаривали спокойно, и это означало, что у Авесалома чувства юмора столько же, сколько у скелета мамонта. Никакого обеда его дочери еще не приготовили, но ругаться по этому поводу он не стал, и велел подогреть на огне пшеничные лепешки с устричным соусом и приготовить травяной чай с медом. Пока Ефросинья и Дарья выполняли его заказ, он с помощью Авесалома совершил водные процедуры, и отправился в беседку, которая находилась во внутреннем дворике в окружении кипарисов, гранатов, лавров, миртов и пиний. Устроившись в плетеном кресле за резным столом из черного дерева, он успел до появления завтрака решить изящный этюд на забытой Урсулой (кому еще больше) шахматной доске с расставленными на ней фигурами. Он обучил Урсулу шахматной игре, когда ей было семь ли восемь лет, и уже очень скоро она стала его превосходить в мастерстве организации контрнаступлений и применения хитроумных тактических ходов, при которых количество фигур разменивается на качество их диспозиции. На какие ухищрения он только не шел, чтобы не уронить свой авторитет! Тайком от нее персональный карманный компьютер использовал, но Урсула (до чего ж была девчонка умна!) иногда даже компьютер десятого технологического поколения переигрывала. Позавтракав, он вышел на галечный пляж с выступающими в море волнорезами и немного постоял, пытаясь определить, какая сегодня будет погода. Солнце стояло в зените. В воздухе ощущались горьковато-солоноватый привкус сгущающейся влаги и слабое дуновение ветра. В Прибайкалье наступало лето, а лето в субтропиках — это, как известно, практически всегда кратковременные послеполуденные ливни.
Разглядывая гряду облаков, собирающихся на севере, он пришел к выводу, что грозовой фронт подойдет к острову не раньше, чем через два часа.
— А я нынче ночью на дельфине катался. Два раза, нет, вру, один раз на спине Цви-Цви проплыл вокруг острова! — услышал он за спиной радостно-возбужденный голос правнука. Деметрис улыбнулся, подумав о том, что дети, обыкновенно, не отличают то, что они видят во сне, и то, что есть на самом деле. Про то, что Авесалом соврал, у него не было никаких сомнений, так как он сам, вольно или невольно, в том прежде сознался. Укорять правнука за избыток фантазии он, разумеется, не стал: кому в таком возрасте не хочется лихо прокатиться верхом на дельфине или на гоночном мотоцикле?
— Ты купаться собрался? — поинтересовался Деметрис, хотя об этом можно было и не спрашивать, поскольку из одежды на Авесаломе был только ремешок с подвязанной к нему сеткой, в которую юный дайвер собирался складывать раковины и прочие дары моря.
— Так точно! — по-военному ответил Авесалом.
— Купанье отменяется. Сходи, оденься и принеси мне мой чекан.
Скажи Агафье и Дарье, что мы недолго погуляем по берегу— строго приказал он правнуку. Авесалом отдал честь, повернулся кругом, и побежал в дом. За пять минут он собрался и даже вооружился кривым бронзовым ножом и склеенным из бука подростковым луком с колчаном настоящих боевых стрел. Деметрис взял с собой только чекан — ударное ручное топорообразное холодное оружие в виде молотка с удлиненным острым концом, которым очень удобно раскалывать клешни лобстера и панцири морских черепах. Прадед и правнук, не спеша, направились вдоль берега в сторону Коровьего залива. Пройдя два с половиной километра, они остановились у нагромождения светло-коричневых гранитных валунов, обкатанных вечными волнами Байкала. Валуны высотой в два человеческих роста лежали на береговой гальке, как раскаленные сгустки света. На одном из них был высечен восьмиконечный православный крест. Деметрис опустился на колени и тихо заплакал. Авесалом последовал его примеру, еще не зная о том, что пришел на могилу своей прабабки, умершей сто лет тому назад. Увы, он так никогда и не узнает ни ее настоящего имени, ни настоящего имени своего прадеда, прибывшего в Прибайкалье совсем из другого времени.
