— Слушай, Аменопис! — воскликнула она, поднимаясь с места. — Душа моя смутилась от твоих слов!.. Она ищет покоя, а мы, верующие во Христа, обретаем покой в молитве!.. Склонись и ты вместе со мной и да просветит тебя свет истины!..
Она встала, глаза ее поднялись к видневшемуся чрез окно звездному, озаренному светом месяца небу, вера и любовь сияли на ее лице…
Я смотрел на нее и видел, как тихие слезы катились по ее щекам…
Но вот она повернула ко мне голову и воскликнула:
— Я вслух буду говорить молитву за тебя, Аменопис! Повторяй ее слова в твоем сердце, и да снизойдет на тебя благословение Бога!..
И я, Аменопис, пав рядом с ней на колени, в сердце и душе повторял слова ее молитвы.
Она призывала Спасителя и ради любви, Им явленной, просила милосердия и любви для меня, непросвещенного, и для всех людей, и для врагов наших… Она просила разумения для себя, да научит ее Господь и наставит и направит стезей истины…
Чудны, неслыханны для меня были слова ее молитвы!..
«Око за око, зуб за зуб!» — говорил закон Израиля.
«Никого не любит человек больше самого себя… Но так и должно быть!» — снова слышались мне слова мудрого, великого Ненху-Ра…
— Благослови ненавидящих нас, спаси проклинающих нас!.. — трогательно звучал голос коленопреклоненной девушки.
Какие разнообразные мысли, какие несовместимые образы восставали при этом в уме Аменописа!..
Спаситель, преданный позорной казни Бог, молитва за врагов, царство любви на земле — как все было не согласно с тем, что привык он считать за истину!..
Но он чувствовал, как сердце его раскрывалось, как в неизреченном сиянии восставал перед ним образ Христа, и лучами славы загорался воздетый на главу Его терновый венец!..
Снова прозвучали слова молитвы за обращение язычника Аменописа, и девушка поднялась с колен.
Встал и я, и сел рядом с нею.
— Видишь, Аменопис, — заговорила она, — велика сила молитвы… Покой снизошел в мою душу, и теперь я верю словам твоим, верю всему, что говорил ты мне… Если бы неправду ты рассказывал мне, то мое сердце отвратилось бы от тебя, я почувствовала бы ложь…
— Правду говорил я тебе!..
— Мое имя — Агнесса… Хотя оно и чуждо твоему слуху, но ты так должен называть меня, ибо это имя дано мне…
— Я буду называть тебя так!.. — воскликнул я и повторил несколько раз ее имя.
Она улыбнулась мне в ответ, и каким счастьем осветилась моя душа от этой улыбки!
— Агнесса, Агнесса!.. — повторил я и повторял, и снова и снова она улыбалась мне.
Я говорил бы это имя без конца, только чтобы видеть ее улыбку, но она остановила меня наконец.
— Довольно, Аменопис! — сказала она. — Всему свое время… Подумай о том, что надлежит тебе делать и как поступать! Ты попал в нехорошее положение.
— Я знаю это, Агнесса, — отвечал я, — но как было поступить мне иначе?.. Всякий на моем месте поступил бы также!..
— Не оправдывай себя, Аменопис!.. Если бы ты был христианином, ты никогда не думал бы о том, как можно поступить, но думал бы лишь о том, как должно поступить!..
Да, эта глубокая мудрость была возвещена мне впервые устами девушки, мало знавшей, но много понимавшей!..
Так в человеке, без мудрствований слабого человеческого ума воспринимающем свет божественного откровения своим чистым сердцем, восстает образ истины. Где вера овладела душой человека, где она проникла его, там нет места раздвоению, там нет места сомнению, там каждым его поступком, каждым действием руководит закон, не им измышленный, но в нем живущий, пока жива его чистая вера!
— Как же поступила бы ты на моем месте? — спросил я девушку.
— Я сказала бы правду, я не ввела бы в обман других!
— Но что было бы с тобой тогда?
— Что угодно Богу!..
Что угодно Богу!..
Я понял эти слова только в последние дни моей жизни, только тогда, когда я действительно возложил все упование мое на Господа и когда уничтожился во мне дух гордости!..
Но тогда я со смехом возразил ей:
— Ну, мне хотелось бы, чтобы со мной случилось то, что угодно мне!..
Как омрачилось лицо ее при моих словах!..
— Остановись, Аменопис! — прервала она меня. — Давно ли, стоя рядом со мной на коленях, ты молился неведомому тебе Богу?.. Душа твоя раскрывалась, и неведомый Бог являл тебе Свое милосердие!.. Над Ним ли ты теперь издеваешься?..
Серьезен и строг был тон ее речи. И я, могущественный наместник Магомета, повелитель правоверных, одного слова которого было достаточно, чтоб скатилась с плеч голова непокорной рабыни, я в смущении, с краской стыда на лице, робко произнес:
— Прости меня, Агнесса!. Я не хотел оскорбить твоего Бога…
— Моего Бога!.. Остановись!.. Один Бог для всех!.. И как можешь ты оскорбить Бога?.. Ты — и Бог!.. Вдумайся, Аменопис!..
— Но тогда за что же ты сердишься?..
— Ты губишь себя, хуля Бога!.. А это самый великий грех!..
— Прости меня, Агнесса!.. Вспомни, что я долго оторван был от мира, что закон, о котором ты говоришь, чужд и непонятен для меня… Но верь, любовь к тебе горит в моем сердце…
— Оставь! — прервала она меня. — Я не знаю, не могу понять многого из того, что говорил ты мне. Мне страшно подумать, что я вижу перед собой человека бессмертного…
— Не бессмертного, Агнесса, нет! Только способного долее сохранить свою жизненную силу, чем другие. Что такое столетие, два, три — даже тысячелетие? Не простая ли это условность?..
Девушка ничего не отвечала на мои слова. Я понимал, что трудно было воспринять ей то, что, по-видимому, было сверхъестественным, не согласным с общим порядком вещей…
Луна заходила, и сквозь решетку окна теперь мигали лишь звезды, яркими точками горевшие на почти темном небе.
Я снова почувствовал усталость, но не ту, в которую впадал во времена моего заточения, когда тело мое было лишено питания и воздуха — теперь я чувствовал усталость здоровую, потребность живительного сна.
Видимо, утомлена была всем пережитым и Агнесса.
— Прощай, Аменопис, — ласково сказала она. — Отпусти меня — обо многом надо подумать мне и тебе. Завтра мы увидимся.
Я отворил двери комнаты и, проводив девушку, заснул крепким сном.
Прежде, чем продолжать мою повесть, я должен пояснить, почему встретили меня с таким необычным почетом добрые мусульмане, сразу провозгласившие меня своим повелителем.
Было бы утомительно передавать шаг за шагом все события первых дней моего владычества и те пути, которыми самому мне выяснилось положение, в которое я был поставлен.
Пророк Магомет, соединивший в своем лице верховную духовную и светскую власть, умер, не назначив себе преемника. Его последователи тотчас разделились на две враждебные партии — одна хотела иметь наместником Магомета — халифом — зятя пророка Алия, другая — набожного Абу-Бекра. После упорной борьбы Абу-Бекр, не имевший, в сущности, никаких прав на престол, восторжествовал.
