Я не мог не сказать, как долго мы так простояли, сохраняя молчание, припав шлемами к окнам. Оттуда, где стоял Рива, неожиданно послышался негромкий звук, словно бы вздох. Он оторвался от стеклянной поверхности, обошел кабину и стоял теперь у меня за спиной.
– Хотел бы я знать, – хмыкнул он, – все ли их города выглядят таким же образом...
Я повернулся. Сказал.
– Не думаю, чтобы они выбрали из худших.
Отстранил его, занял место в кресле перед пультом. Отыскал на ощупь клавиатуру объективов. Включил регистрирующую аппаратуру. В блоках памяти нейромата теперь фиксировалось изображение заселенных районов Третьей.
Я выждал минуту. Пожалуй, излишне долго, принимая во внимание скорость, с какой производилась запись. Потом, не отключая аппаратуры, перебросил изображение, даваемое объективами, на экран и увеличил его, насколько это только удалось, до границ контрастности.
Обнимающие долину холмы, выстланные разноцветной зеленью, склон перед нами – все это исчезло из поля зрения. Остались лишь конструкции города, центральной его части. Пастельные точечки, скользящие по синусоидам воздушных дорог, выросли до размеров крохотных жуков. Я не мог избавиться от впечатления, что их корпуса пропускают солнечный свет. Порой мне даже казалось, что я различаю внутри склонившиеся фигурки, но расстояние было слишком значительным, чтобы я мог быть в этом полностью уверен.
Зато магистрали, соединяющие различные здания и комплексы зданий, получили новое измерение, превратились в слегка вогнутые в центральной части полоски, переходящие в дуги и виражи чуть ли не под прямым углом.
Стены отдельных зданий были видны нам во всей их протяженности. Вблизи их очертания казались еще более смелыми и гармоничными. Некоторые, напоминающие перевернутые конусы, едва касались земли иглоподобными основаниями, при этом единственным, что удерживало их в состоянии равновесия, была паутина ближайших эстакад. Другие же, уходя грациозными дугами в небо, выпускали из-под крыши словно бы напрасно протянувшиеся к соседним башням переходы, переходы эти, однако же, никуда не вели, резко обрывались и закрученными спиралью полосками к ближайшему разветвлению дороги. И в то же время, ни на одной из стен не было ни следа окон, дверей, каких-либо других проходов. Жизнь этого замкнутого комплекса не выходила за пределы, ограниченные внутренними помещениями устремленных вверх башен. Жуки, которые поначалу воспринимались как средства передвижения, с тем успехом могли оказаться автоматами.
Город, становящийся более тесным на высших уровнях, внизу зиял обширными пустыми пространствами, ничем, однако, не нарушая очарования и спокойствия красочного лета. Словно он не вырастал из него, а парил над ним в воздухе.
Мы привыкли к спокойствию, Рива и я. Но в этом зрелище заключалось нечто большее, чем обычный покой. В нем ощущалась непоколебимая вера проектировщиков и строителей этого комплекса в непогрешимости идеи, с которой они приступали к своей работе. Глубокое осознание цены, которую следует заплатить за гармоническое существование своей расы.
– Все ж таки это Третья, – неожиданно произнес Рива.
Именно об этом я думал. Третья. Родина существ, освоивших планетную систему своего солнца. Выстроивших на мертвых, окружающих их планетах и спутниках базы, или же скорее сторожевые пункты, подобные тому, на котором мы находились, внутри которого мы оказались свидетелями единственного в своем роде спектакля. Они возводили их, наверняка, не только для того, чтобы уничтожать корабли и экипажи, прибывающие из пространства. Правда, и для этого тоже. Что и было сейчас наиболее важным.
Экраны потемнели. Контуры зданий стирались на глазах. Я встал и вернулся к иллюминатору.
Солнечный диск показывал уже только крохотную полоску на темно-голубой линии горизонта. День подходил к концу. Но огоньки света в городе, вместо того, чтобы разгореться живее, тоже начали гаснуть. Сбоку, над сделавшимся матовым склоном, я неожиданно обнаружил выступающие из воздуха конструкции.
– Конец фильма, – бросил Рива. Я невольно повернул голову в его сторону. Мне показалось, что в его голосе прозвучали нотки сожаления.
Да, это был конец. Еще десяток секунд, и изображение перед нами стремительно уменьшилось до размеров, соответствующих диаметру колодца, нерешительно заколебалось и бесшумно ушло вниз, оставляя за собой открытый, черный провал.
Я зажег прожектора. Контраст между тем, что увидел, и тем, что еще минуту назад солнечным пейзажем раскидывалось перед окнами «Фобоса», был настолько силен, что мне пришлось на какое-то время зажмуриться.
– Любопытно, – вырвалось у меня, – они это специально для нас приготовили..?
Рива надолго замолчал, потом спросил:
– Эту проекцию? Чтобы нас позлить? Или разоружить?
Я пожал плечами.
– Чтобы мы поняли.
Он повернулся вместе с креслом, уперся руками о пульт и наклонился ко мне.
– Почему они нас не хотят?
Я кивнул.
Прошло несколько минут, пока наши глаза приспособились к новому, а точнее, к первоначальному окружению. Я установил «Фобос» боком к краю колодца и повернул башенку. Под нами была обычная пропасть. Колодец с диаметром около тридцати метров уходил вниз вертикальными стенами, белые полосы наших прожекторов не достигали дна. Я отыскал в боковой стене выход коридора, могущий на худой конец послужить дорогой, и тронул ручку управления. Двигатели заурчали живее, голоса их усиливались боковыми ограничителями пути, срабатывающими как мощные, многоэтажные мембраны.
Сразу за поворотом коридор начал уходить вниз. Потом боковые стены расступились, разошлись, свернулись, образуя сверкающую поверхность трубопроводов, и исчезли в глубине. Я неожиданно понял, что под нами ничего больше нет, что дорога, если то, по чему мы ехали, заслуживает подобного наименования, – это лишь тонкая полоса, извивающаяся в пустоте.
Падение становилось все стремительнее, спуск местами превращался в чуть ни не отвесные обрывы. Посветлело. Я увидел дно. Плоское, пустое, как казалось кольцеобразное помещение, выложенное плитами твердого, гладкого материала. Еще несколько секунд спуска, от которого у нас уже начинала кружиться голова, и мы соскользнули по пологому склону, идущему вдоль боковой стены. Проехали еще несколько метров, смещаясь к оси помещения, и остановились.
Над нами возносился гладкий, вертикальный колодец, без следа каких-либо конструкций, коридоров или хотя бы малейших неровностей. Единственным элементом, нарушающим гармонию этого огромного полого цилиндра, был спиральный спуск, начинающийся примерно на половине высоты шахты. Все это создавало впечатление какого-то искусственного гравитационного поля, туннеля для испытаний или же некоего полигона, предназначенного для исследований, проводить которые на поверхности планеты было нельзя.
