— Чей это мир?
— Не знаю. Я здесь никогда не был. Послушай… Но давай сначала присядем.
— Опять долгий и нудный разговор?
— Опять. Я чувствую свою вину, что вытащил тебя на Землю, а тут все и началось. Я ведь выступил в роли добровольного советчика. Но это принимает дурной оборот.
— Что, опять Гогна?
Пиль невесело хмыкнул.
— Гогна, — сказал он, — стали этаким гипотетическим символом невидимой, но существенной опасности. Сейчас дело не в них. Вернее, в них, но уже в другом ракурсе. Я думал, что ты почувствуешь это на Буле.
— Я и почувствовал.
— Что? Что именно почувствовал ты?
— А то, что и на этот раз не обошлось без нашего новоиспеченного Сатаны.
— Правильно. Сначала он стал Архонтом…
— Ты, надеюсь, не собираешься взваливать всю вину за это на меня?
— Пока тебя никто не трогает, — покачал Пиль головой. — Но дело все серьезней и серьезней. Для Сутеха объявление Сатаною не опала, а награда. Он очень горд этим. И лезет дальше.
— Куда дальше-то?
Взгляд Пиля приковал его к месту.
— И впрямь, дурацкий, нудный у нас разговор выходит… тут цепочка не очень длинная. Твой знакомец Зет Браганса, кого обозвали Антихристом, стал для Гогна — только, пожалуйста, не вздрагивай так, да, да, они здесь очень даже причем, — стал для них нечто вроде яркого маяка в ночи. И они потянулись к нему, повлеклись, как идут на огонь хищные рыбы. Они пришли к нему.
— И что? Они его убили? — поинтересовался любопытствующий Мес.
— Нет. — Удрученный его непониманием Пиль сморщился.
— Я тебе о чем толкую? Они стали его слугами. Понимаешь? Ведь он — ходячий символ неверия, так же как Сет — символ извечного противления. Браганса и Сет столковались между собой, и я думаю, что они заключили союз с Гогна.
— Как? — вскочил побелевший и нахмурившийся Мес. — Союз? О чем? Откуда ты знаешь?
— Ховен мне кое-что поведал, — сообщил Пиль. — А ему в припадке самовлюбленности рассказал Сутех.
— Что это за союз?
— Не знаю. Кстати, ушел Лента.
Мес застыл.
— Что? — наконец сказал он. — Не может быть!
— Не знал, что это будет иметь для тебя хоть какое-то значение.
— Я начинаю понимать…
— Все верно, — подтвердил его догадку Пиль. — Да. Сутех хочет посадить одного из Гогна на Архонтство.
— Боги Хаоса! — прошептал Мес, до которого только сейчас дошло. — Великий Хаос! Да это же чудовищно! Сутех спятил!
— Я тоже так думаю, — кивнул Пиль. — Модерата оплакивает смерть сына. Малларме куда-то пропал. Все разбежались. Это самый удобный момент.
— Кто из Ангелов знает об этом?
— Никто. Иначе это уже вызвало бы бойню.
Мес встал и начал ходить. Пиль следил за ним одними глазами.
— Где Браганса и Гогна? И где Сутех?
— Сутех на Земле, в своем храме, — ответил Пиль. — А Браганса… тебе это не очень понравится.
— Где он?
— Там, где твое любимое святилище.
Мес остановился.
— Арелла! — прошептал он.
— Да, там. Он все еще король, но сейчас его амбиции разгорелись. Он объявил себя Rex mundi.
— Ховен, мерзавец! — скрипнул зубами Мес.
— Он — тоже орудие Сета. Он ведь сыграл и на его жажде действий, кровожадности, и на твоей ненависти к Адонису.
Мес задумчиво поковырял обивку кресла.
— Вскоре исчезнет Модерата, — сказал Пиль. — И знаешь как?
— Знаю, — обронил Мес.
— Ну да, это ведь ты притащил сюда воду Стикса.
— Что придумал Сет?
— С ее уходом освободится второе место в Буле. Но он пойдет и дальше. Он станет уничтожать оставшихся. Он хочет составить Буле из Гогна.
Мес никак не мог прийти в себя.
— Я же помог ему! — восклицал он. — Помог ему! Ты хорошо поступил, что не стал Архонтом, Пиль, но сейчас тебе это уже не поможет.
— Меня ему не поймать.
— Тебя — да. А другие? Они более уязвимы… Ты знаешь дорогу отсюда?
— Нет. Но ведь все Вихрящиеся Миры — соседи друг другу. Думаю, как-нибудь выберемся.
И они покинули белое палаццо несбыточных снов.
Я хотел бы, да, хотел бы,
Чтоб рука моя нагая,
Неизбывно-человечья,
Налилась бы жгучей силой,
Твердокаменною стала б,
И тогда б я той рукою
Твердокаменной своею
Бил по голове, покамест,
Кровью, волосом залеплен,
Не пробил бы постепенно
Дырку в черепе ненужном.
Чрез дыру эту большую
Я перстом паучье-цепким
В недра сущности ворвался б
И принялся им крутить бы
В мозге, мыслях и кровище.
Забурлил, заволновался
Котелок пустых желаний,
Извергать парами начал
Яд сомнений, соль разлуки,
Желчь и морок дружбы тщетной,
И любви порочной сахар,
Одинокий дым свершений,
Веры страшную химеру,
И победный призрак страха.
Соль сомнений, яд разлуки,
Желчь любви, тщету порока,
Одиночества химеру
С ароматом нафталина, —
Все смешал я жестким пальцем,
Обуянный разрушеньем,
С криком громким в бой кидаясь,
Идеалам изменяя
И плюя на прах закона.
Все расставил в голове я
По местам своим исконным.
А потом я полной горстью,
В прошлом щедрой на даренья,
На тяжелый мрамор гладкий
Ляпнул б первую добычу —
Кровомозга сгусток жуткий,
Кляксой красною бы ставший,
Раз, другой, — и так, покамест
Котелок вечно болящий
До дна вычерпан не будет.
А затем — короткой скалкой,
И привычной, и удобной,
В блин кровавый все расплющить —
Соль любви, тщету разлуки,
Химеричный призрак счастья,
Ледяной песок измены,
Отвращенье первой ночи,
И напрасный веры пламень,
И смиренный рев молитвы,
И поганый ужас смерти,
И фонтаны, и прозренья,
Что приходят мутным утром,
Винных грез итог понятный,
И так дальше, и тем больше,
Чтобы голова пустая
С этим новым состояньем
Пообвыклась бы немножко.
Блин кровавый тощ и дырчат.
Прокатить еще раз скалкой —
И готов к употребленью.
Скалку в сторону, один раз
Загнут левый уголочек,
Загнут правый уголочек,
Сложен пополам любовно
Мерзкий блин тщеты и тлена —
Превратился он в журавлик
Безобразный, но летучий.
Ветер вечности поднялся,
Небосклон судьбы стал хмурым.
Прянул с места мой журавлик,
Полетел, расправив крылья,
Полетел, вихляясь, корчась,
Скрылся прочь.
Град богов, семивратные Фивы, в который уже раз распахнули свои врата Месу, врата невидимые и недоступные, но от этого вовсе не перестающие быть реальными. И он вошел, как когда-то входил в Фивы некто сфинксоборец Эдип — победителем и будущим властелином-царем. Но совсем не предвкушение вожделенной награды ощущал Мес, возносясь на лифте к себе на последний этаж, поднебесную конуру в концерне «Олимп». А чувствовал он жуткое сосание пустоты, облекшей сердце, — пустота такая возникает в конечные и гибельные моменты, когда должно прийти решение, но не приходит. Но что хуже может быть того, когда не понимаешь своей горечи, не знаешь ее истоков, и душа воет в тоске, ибо, чует злобу и слепоту рока. Так и Мес, словно душа неприкаянная, бродящая ночами у жилищ и костров, окунулся вновь в переживания прежнего, занятость и поглощенность делом, но все равно знал внутри, что и это — не выход.
