- Мама, ну куда ж я это все дену? - противилась Руна, и Луня влез:
- Матушка, вы ж поймите, не на прирушку, в поход идем!
Свираг в сердца топнула ногой:
- От началось! Только чашу свадебную испили, и зятюшка уже тещу учит! Да нешто я кика болотная, шишига беспутная, что дочь свою без приданного отпущу?! Не бывать тому!
Пришлось смириться. Все приданное, по родским меркам, правда, совсем скромное, еле-еле уместилось в здоровенный кожаный мешок. Не так, чтоб и тяжело, но уж больно непроворно с таким. А нести - ясно кому, Луне! Улучив момент, он шепнул Зугуру:
- Куда ж я с такой обузой? Не развернуться с ним, не повернуться!
Вагас ухмыльнулся:
- Нет уж, друг Луня! А ты что хотел? Как вы, роды, говорите? Назвался грибом - сам в корзину лезь?
- Вроде того... - угрюмо пробурчал ученик волхва и отошел от Зугура.
И вот уже пора в путь. На прощание Шык сказал вышедшим из избы Корчам:
- Благи дарю дому вашему и столу вашему, и хозяевам добрым, и заботам их. За Обур идти вам не след, послушайтесь уж старика. А коли все по-плохому обернется, идите уж лучше по Ходу до страны Ом. Там найдете вы Гун-нуна-мудреца, и он вам укажет путь на вершину горы Мантры, величайшей из Омских гор. Коли не суждено будет нам Могуч-Камень добыть и к сроку в Черный лес поспеть, там спасетесь вы и детей своих только там от Великого Лиха сбережете. Ну, храни вас Род и все светлые боги...
Нагруженные мешками с едой и одеждой Птах, за ним Зугур, Шык, и Луня с Руной по одному забирались в нору корневиков, а Корчи, столпившись у стены избы, махали им руками на прощание. Луня напоследок оглянулся, тоже поднял руку, и вдруг понял - больше они никогда не увидятся...
Глава восьмая.
Колесница Яра.
Чародейство корневиков в миг перенесло людей в том самый овраг, заваленный буреломом, где Луня чуть не убился, спускаясь следом за Выйком вчерашним вечером.
Отсюда предстояло полдня идти через лес к Обуру. Птах сперва присел, остальным показал - тихо, молчите! Долго прислушивался, принюхивался даже, потом выпрямился, сказал:
- Тихо в лесу. Людей нету вроде. А нечисть пробудилась посля спячки вот невовремя, сожги её Яр!
Шык кивнул:
- Повыползали, поганцы! Но делать нечего, идти надо, и спешно времени мало!
Пошли. Первым - Птах, указывающий путь. Следом за ним Зугур, с луком наготове. Потом Шык, Руна, и Луня - последним. Перед тем, как двинуться, Руна вытащила из сада дареный к свадьбе лук, легко, не смотря на кажущуюся хрупкость рук своих, согнула, набросила тетиву на зарубку, подергала - не слабо ли?
- Стрелять-то хорошо можешь? - с недоверием спросил Зугур, поправляя на спине тяжелый мешок с едой и одеждой. Руна вспыхнула, выхватила из сада стрелу, и на вскидку, не целясь, перебила тонкую лиственичную ветку, что колыхалась на ветру в двух десятках шагов от края оврага.
- Годится! - улыбнулся Зугур, а Птах сказал:
- Зря ты забидел девку! Она у нас, почитай, луком лучше всех владеет, в отца, в Груя. Тот-то стрелок был - хоть куда, на сто шагов белку в глаз бил...
Шли до темна. Тяжкие мешки пригибали к земле, узловатые корни мешали ступать, корявые ветки деревьев цеплялись за одежду. Было не до разговоров, да и говорить тут без опаски никто б не стал, - а вдруг ворог рядом, услышит? Так и шагали молча, изредка лишь останавливались, чтобы глотнуть холодного ягодного взвара.
Снег, что валил с утра, к вечеру утих. Потеплело, а ближе к ночи начал накрапывать дождик, мелкий и противный. Меховые одежи путников враз напитались влагой, отяжелели, мешали идти. А тут ещё с наступлением темноты осмелела нечисть, поплыли меж древесных стволов сизые пряди чародейского тумана, мертвенным светом зажглись в темноте зеленоватые огни, завыли кики, заскрипели древесные духи-хватанцы, вдали прогоготал лешья.
- Никак, биться придется! - с тревогой пробормотал себе под нос Птах, и Шык, услыхавший слова Корчева сына, вполголоса ответил на ходу:
- Навряд ли! Им до нас счас делов нет, они весне радуются, беснуются, ярятся-веселятся - зима прошла, жизнь продлилась! Так что смело иди, не боись.
К полуночи дождь перестал, задул теплый ветер с полудня, разогнал низкие серые облака, вызвездило, а над близким уже Обуром показался изогнутый месяц, желтый и тонкий, словно изглоданная реберная кость.
Лес наконец кончился. Путники вышли на опушку и затаились, присев, укрывшись в тени кустов и молоденьких листвениц - надо было оглядеться.
Перед ними лежала холмистая, кочковатая приречная равнина, на которой призрачно белели в темноте узкие языки нерастаявшего ещё снега. Вдали серебрился в тусклом свете звезд лед на Обуре. Луне даже показалось, что он различает во мраке темные пятнышки камней на вершине холма, к которому им надлежало выйти перед рассветом.
- Ну что, пришли почти! - Шык скинул с плеч свой мешок, присел на сырой ствол поваленной лесины: - Думаю, до предрассветного времени отдохнуть можно, а то и покемарить в очередь. Да и закусить бы не помешало - цельный день на ногах.
- Дядько Шык, я счас, мигом, сготовлю, чего есть! - Руна скинула с плеч свой мешок, быстро рассупонила завязки, льдисто мелькнул в её умелых руках нож, и окрест сразу запахло копченостью, травами, запахло едой, теплом и уютом.
- Не ладно так-то! - покрутил головой Птах, присаживаясь рядом с волхвом: - Такой дух далеко слыхать, кабы беды не накликать. Явятся к столу незваные гости, не отмахаемся потом.
- Отмахаемся! - заверил Птаха Зугур: - Еще не хватало - из-за погани всякой от жратвы отказываться!
На том и порешили. Поели, Зугур первым встал в дозор, а остальные притулились, кто где, и задремали. Луня с Руной, правда, все шептались, и Шык сквозь сон вздохнул - им бы сейчас не под лиственницей корявой на опушке сырой, а в избе натопленной на полатях широких, под шкурой медвежьей, ну да они сами выбрали, крепче любить будут, коли тяготы всякие вместе испытают...
* * *
Заря едва тронула зеленовато-розовым светом небо на восходе, а путники уже были на ногах. Проверяли в последний раз оружие, подтягивали ремни мешков и поняг, оправляли одежду - может статься, посля некогда будет. Потом сердечно попрощались с Птахом, даже Луня, что затаил в душе неприязнь к новому родичу (еще бы, чуть не отдал собственную племяшку за нелюбого!), и тот обнял Птаха и пожелал ему здравия и добра всякого, все ж честно Корчев сын сполнил все, и кормил, и поил, и путь указал, и в провод пошел. А что до Руны и Выйка... Видать, чужие мысли всегда темными будут - так решил Луня, и изгнал из памяти все плохое, что помнил про Птаха.
Попрощавшись с родовичами, Птах исчез в утреннем мраке, а Луня повел отряд знакомым путем через приречье к холму с тремя камнями на вершине. Дошли быстро, и как раз в назначенное Хорсом время. Яр уже осветил лучами своими восходный край неба, но лик его багряный ещё не показался над земным окоемом, не выплыл из-за небокрая.
