Вершина холма была плоской — ветер загладил ее во время долгих зимних бурь; на ней и расположились часовые.
…Полагаю, они все-таки успели бы подать сигнал, если бы не промедлили несколько лишних мгновений, пытаясь понять, что же это такое вертится, разбрызгивая вокруг себя клубы дыма.
Когда и мы поднялись на вершину холма, они уже не шевелились — я насчитала троих; Улисс потянулся, было, к фонарю, чтобы снять колпак и рассмотреть их получше, но я вовремя ударила его по руке — это надо же, настолько ничего не соображать!
Да, тут их было всего трое, но на склоне холма, обращенном к лагерю, наверняка тоже кто-то находился — его-то дым мог и не задеть.
Он выскочил из тьмы бесшумно, как у них водится — Предмет как раз прекратил крутиться и дым сначала опустился на землю, а потом и осел серым налетом; кочевой был живехонек, да еще и вооружен коротким луком.
Выстрелить он не успел — я бросилась на него сзади, и начала душить, вскочив на спину; он оторвал руку от оружия, пытаясь сбросить меня; стрела, которую он, было, уже наложил на тетиву, упала на землю. Улисс какое-то время оторопело смотрел на нас, пока я не завизжала:
— Режь его!
Кочевой, не будь дурак, завел руки за спину и попытался, в свою очередь, свернуть мне шею — это ему почти удалось, потому что в глазах у меня совсем потемнело, хоть и смотреть тут было особенно не на что. Сейчас он меня прибьет, подумала я — и все только потому, что Улисс, по его дурацким законам чести, должно быть, не может драться с врагом, у которого заняты руки.
Впрочем, особенно думать было некогда — кочевой, наконец-то оторвал меня и отшвырнул в сторону, да так, что я покатилась вниз по склону и мне потребовалось еще какое-то время, чтобы удержаться и вскарабкаться обратно на вершину холма. Когда я, наконец, поднялась, они уже, сцепившись, катались по земле — все это происходило в полной тишине.
Насчет Улисса я особенно не волновалась — кочевой был увертлив, как хорек, но Улисс, похоже, отлично знал, куда надо бить, чтобы наверняка. Я отползла в сторону, стараясь не попадаться им на пути, и занялась остальными. Они по-прежнему лежали, не шевелясь; даже когда я начала их обыскивать, никто из них не попытался мне помешать. У всех было оружие — все те же короткие луки и стрелы, а у одного еще и хороший нож в добротных кожаных ножнах, пристегнутых к поясу. Я отстегнула ножны, потом подвесила их себе на пояс, вынула нож и потрогала кончиком пальца острие лезвия — и правда, хороший нож…
… К этому времени Улисс уже расправился с часовым. Он встал, пошатываясь — видно тот его все-таки здорово потрепал. Тело осталось неподвижно лежать на земле.
— Паршиво… — сказал он. — Пришлось его убить. Иначе бы с ним никак не справиться… Не думал, что кто-нибудь способен так драться…
Я сказала:
— Все равно ты долго возился. Я уж думала, придется помочь.
— Все потому, что я пытался его вырубить. Не смог.
— Ну и ладно, — успокоила я его, — пошли. Нужно торопиться — может, они подают какие-то сигналы время от времени…
Улисс огляделся.
— Нужно связать их чем-то, пока они не подняли тревогу.
Я сказала:
— Уже не нужно.
Он вытаращился на меня, в голосе его звучал ужас.
— Ты что?
— Они убили всех наших. А я убила их.
— Беспомощных?
— Не будь они беспомощны, так бы они меня к себе и подпустили бы!
Он вздохнул. Казалось, он не может заставить себя заговорить со мной. Потом все-таки сказал:
— Ладно, теперь уж ничего не поделаешь. Пошли. Только не делай ничего без моего разрешения.
Если я буду ждать его разрешения, мы недалеко уйдем, подумала я. Но спорить с ним не стала — что толку время тратить? А потому только спросила:
— Большой шатер видишь? Вон там, рядом с коновязью?
Шатер стоял чуть на отшибе, пламя костров едва освещало его. За ним громоздились телеги, образующие передвижной заслон вокруг лагеря, а еще дальше мягко серебрилась водная гладь.
Он сказал:
— Да.
— Он говорил, она там, твоя Диана. Пошли, что ли?
И мы, пригнувшись, стали спускаться с холма.
* * *
Стояла глубокая ночь, но лагерь был наполнен голосами — у костров раздавался смех и мерный грохот кожаных барабанов кочевников. В дыму сновали гибкие тени. Но все это творилось в окруженном палатками сердце лагеря — окраины его терялись во мгле. Коновязь была пуста — большая часть лошадей паслись на выгоне под охраной пастухов и собак, лишь пара жеребых кобыл тихонько фыркала, уткнувшись носом в кормушки. За коновязью темной громадой высился женский шатер, там, внутри, горела масляная плошка, и свет пробивался сквозь щели полога.
Мы легли в траву за коновязью и какое-то время наблюдали за входом — но полог оставался на месте; из шатра никто не выходил.
Я обернулась к Улиссу:
— Что ты предлагаешь? Он нерешительно ответил:
— Не знаю. Я надеялся, что она выйдет. Может… позвать ее?
— Этого еще не хватало!
Я поняла, что никакого толкового плана у него не было. Мы влезли в лагерь кочевых, рассчитывая только на удачу — глупее не придумаешь. Но отступать было поздно, да, в общем-то, и незачем.
Я сказала:
— Подожди здесь. Я попробую пробраться в шатер. Там все новенькие, и, если к ним даже и поставили старшую, она не успела всех запомнить.
Сперва он вроде как обрадовался, но потом, похоже, ему стало стыдно. Он нерешительно сказал:
— Но это же опасно. Я пожала плечами.
— Какая разница? Ты что, так и не понял? Мне же все равно не жить — куда я без своего племени… А так, по крайней мере, удастся им отомстить — хоть как-то…
На самом деле месть выглядела какой-то несерьезной — подумаешь, бабу украли!
— Это не так! — пробормотал он. — Ты…
Я сказала:
— Ладно. Потом.
И, пригнувшись, скользнула в траву.
У коновязи стояла бадья с водой — я ее подняла и уже открыто двинулась к шатру. Я рассчитывала на то, что, если скрывающийся, крадущийся человек и вызовет подозрение, то никто не обратит внимания на рабыню-малолетку, которая, надрываясь, тащит бадью чуть не больше ее самой. Меня вполне могли погнать за водой из того же женского шатра — дело-то обычное.
Я оказалась права — никто меня по дороге не остановил. Я откинула полог; в шатре было полутемно, женщины шептались и всхлипывали, но меньше, чем я ожидала — многие попали сюда из самых разных Домов и были незнакомы друг с другом. Понятное дело, связывать их никто не стал — они находились в шатре свободно; уйти им все равно было некуда.
Все они были молодые, одна лишь старуха, дремавшая в углу, явно была из кочевых; видимо, ей полагалось присматривать за пленницами, но она тоже здраво рассудила, что бежать им некуда.
