Но на сей раз Анна превзошла самые смелые ожидания.
На ней было одето сверкающе-серебристое платье с люрексом, такое яркое, что я невольно вспомнила обитателей желтой и розовой страны. Вообще-то по замыслу модельера платье было вечерним, о чем красноречиво свидетельствовало декольте чуть ли не до пупа. Размерчик явно подгулял, ибо таких, как Анна, в это платье можно было запихать штуки три: плечевые швы приходились на район локтей, а чтобы не наступать на подол, наша умница закрутилась в какой-то поясок от старого халата. Слишком большое декольте было ликвидировано с помощью кривой и слегка ржавой английской булавки гигантских размеров. «Туалет» дополняли толстые шерстяные колготы и стоптанные туфли без каблуков.
— Здравствуй, Анна! Наташка есть? — спросила я, справившись с немотой.
— Привет, проходи, она здесь.
— А, Ленка, подожди, я сейчас, — закричала Наташка из фотолаборатории. Опять пленки свои проявляет. Я присела на стульчик и снова уставилась на Анну.
— Ты, наверное, куда-то собралась сегодня?
— Почему ты так решила?
— Ну… Платье у тебя… такое, — промямлила я.
— Ах, что ты, — великосветски махнула она ручкой. — Это же спецодежда. Металлизированная ткань защищает от излучения СВЧ-диапазона. У меня ведь работа опасная, не то, что у тебя, лазеры какие-то.
Теперь я онемела всерьез и надолго. Освободившаяся Наташка почти волоком вытащила меня в коридор и, давясь от смеха, стала рассказывать:
— Это еще ничего, подумаешь, вечерние платьице с чужого плеча! Ты бы видела, что она вчера напялила. Халат до полу цвета хаки и шапочку камуфляжной раскраски.
— С чего бы это вдруг?
— Да просто Борисыч позавчера взял да и в шутку ляпнул, что СВЧ очень вредно для здоровья, особенно для детородных функций женщины, а она приняла всерьез.
— А остальные что на это?
— Да так, развлекаются потихоньку. Крендель увидел, так на полном серьезе заявил ей, что эти меры бесполезны без заземления, а потому надо ввернуть шуруп в пятку и прицепить проволокой к батарее.
Крендель — это вовсе не прозвище, это «фамилие такое», как выражается кот Матроскин. Зовут его Михаилом Федоровичем, но у злых языков в лице его бывших однокурсников он именуется не иначе, как «Великий ученый Майкл Крендель». За бескорыстную любовь к собственной персоне, самомнение и карьеризм, переходящий все разумные рамки. И еще эти самые языки любят вспоминать, как во время учебы в Университете дежурной шуткой было спереть в буфете ценник «Крендель сахарный, цена 7 коп.» и повесить ему на спину.
Впрочем, комплексами по поводу экзотической фамилии великий ученый не страдает. Я сама однажды была свидетелем сцены, когда Майкл пытался дозвониться куда-то очень далеко по межгороду. Почти ничего не было слышно, и он орал на весь институт: «Закажите мне пропуск! Да, пропуск! на фамилию Крендель. Крендель! Кре-е-ндель! Ну тот, что за семь копеек!»
Естественно, «великий ученый» с великим трудом переносил сосуществование с человеком, самомнение которого было сравнимым с его собственным.
* * *
Со всем этим я чуть не забыла, зачем я заходила к Наташке. А на самом деле я хотела взглянуть на блок питания для какого-то там весьма мудреного излучателя. Уже добрый месяц этот самый блок выдавал совершено не те параметры, которые были указаны в паспорте, а по этой причине страшно дорогой и дефицитный излучатель валялся бесполезным металлоломом. Лучшие электронщики института давно уже вывихнули себе мозги, а Наташка настолько отчаялась, что даже перестала рвать волосы на их головах и впала в тихую апатию.
— Слышь, Натка, что там с твоим блоком питания, все также глухо?
— Ай, не спрашивай, не трави душу! Борисыч для очистки совести каждый день его включает, да толку никакого, — безнадежно вздохнула подруга.
— Так а зачем тогда включает? — не поняла я.
— Ну, так, на всякий случай. Вдруг одумается и начнет прилично работать сам по себе, поскольку все реальные способы настроить его были использованы. Представляешь, все детали вроде бы в порядке, уже каждый диод и транзистор по 25 раз проверяли, а выдает не мощность, а какое-то безобразие.
— А сейчас он включен?
— А куда же ему деться.
— Можно мне глянуть?
— Хоть сто порций, — безнадежно пожала плечами Наташка.
Прибор равномерно и деловито гудел, словно издеваясь над бедным персоналом. Я подошла поближе, стараясь не делать слишком умное лицо, чтобы не пугать подругу. Сосредоточилась. Приходилось прилагать достаточно много усилий, но получалось неплохо. Я четко лицезрела распределение энергии по всем контурам. Ага, тут порядок, тут тоже нормально, а вот и дырка — что-то с транзистором. Поскольку электронщик из меня совершенно никакой, то определить, что произошло, я не могу, поэтому ограничилась лишь тем, что ткнула пальцем в сторону дефективного транзистора и с самым невинным видом спросила у Наташки:
— А ты не пробовала менять этот транзистор?
— А в честь чего это? — уставилась она на меня глазами размером с восьмикопеечную монету. — Я его тестером проверяла, он не сгорел.
— Ну… так просто, мне так кажется. Все равно ведь не работает, попробуй, хуже не будет, — замялась я. Аргументация, конечно, вряд ли могла назваться убедительной, но тем не менее отчаявшаяся Наташка, пожав плечами, тут же воткнула паяльник в розетку, а я попилила потихоньку к себе.
Не торопясь и со вкусом я вывела установку на оптимальный рабочий уровень уже в третьем режиме работы, а всего их, этих режимов, задумывалось пять. Все шло просто отлично. Я с наслаждением позволила себе расслабиться и испить чайку с сигаретой, когда в лабораторию влетела Наташка, сверкая безумными глазами:
— Ленка!!! Ты гений! Все получилось, работает проклятый ящик, как миленький! — вопила она, схватив меня за грудки.
— Перепаяла транзистор?
— Ну да. А как ты догадалась, что дело в нем?
— Да и сама не знаю, — промямлила я. — Морда мне его не понравилась, наверное.
— Ага, он тебе недостаточно сексуально улыбался, — Наташка с сомнением покачала головой. — Ладно, это не важно. Я — твоя должница, так что пошли на обед вместе, я тебе кофе проставляю.
Кажется, мои приключения начинают приносить дивиденды. Вот смеху будет, если я действительно стану «специалистом» по диагностике неисправностей. Я вспомнила, как в шутку мечтала об этом, находясь в розовой беседке. Да уж, как ни старайся забыть то, что произошло, словно кошмарный сон, прошедшее все время будет с тобой, подумала я, уставившись на шрам на ладони. За эти дни он значительно посветлел, но все же был заметен достаточно отчетливо. А я до сих пор не могу решиться рассказать об этом ни Сереже, ни тем более кому-нибудь другому. Странное, противоречивое чувство: с одной стороны, я с удовольствием пользуюсь своими новыми способностями. А с другой стороны не могу заставить себя снова пережить этот кошмар, рассказывая все кому-либо, даже Сереже.
