Возле старой попоны, прикрывавшей дверь, на старом тряпье, брошенном прямо на пол, храпел какой-то плюгавый мужичок, одетый в столь же ветхое отрепье.
— Ба, да это же Соловей-разбойник, — стараясь умерить голос, радостно воскликнул Беовульф, когда Василий поднес лампу к лицу спящего. Помнится, когда я ездил в Царь-Город, он как-то пытался меня грабить и убивать…
— И как, удачно? — спросил Грендель. Беовульф лишь самодовольно хмыкнул.
— Это и есть Чумичка, — шепотом пояснил Дубов. — Просто для конспирации он принял облик Соловья-разбойника. Чумичка, просыпайся, это мы, свои!
— Щас буду грабить, — спросонок забормотал мужичок, — грабить и убивать. — И он вновь впал в забытье.
— Здорово же он вошел в образ, — заметил Грендель. — Как человек творчества я его прекрасно понимаю…
— Да нет, похоже, что это действительно Соловей, — только теперь дошло до Василия.
— A где же ваш Чумичка? — удивился Беовульф.
— Странно, — пожал плечами Василий. — Но как бы там ни было, надо выбираться отсюда. И потише, чтобы его не разбудить.
Осторожно, на цыпочках, Василий и его спутники покинули коморку Петровича и вступили на незнакомую и враждебную территорию Белопущенского замка.
— A дальше что? — уныло прошептал Грендель. Действительно, по двору ходили вооруженные до зубов княжеские охранники, и проскочить мимо них не представлялось никакой возможности. Спутникам ничего не оставалось, как поспешно ретироваться на конюшню.
— Ну, что будем делать? — спросил Беовульф.
— Видимо, придется возвращаться, — вздохнул Василий. — Обидно, конечно, но что поделаешь — не лезть же в пасть к волку… Извините, уважаемый Грендель, вас я в виду не имел.
— A чего уж там, — не без облегчения отозвался Грендель. — Значит, не судьба.
И они, напоследок вдохнув относительно свежего воздуха, осторожно переступили через Петровича и скрылись за дверцей.
* * *
За ужином в королевской трапезной народу было значительно меньше, чем за обедом — часть гостей, пользуясь «прорывом водной блокады», покинула замок. Оставшиеся украдкой поглядывали друг на друга с весьма смешанными чувствами — всем хотелось надеяться, что людоеда среди них более нет, но далеко не все были в этом уверены.
Паж Перси, как обычно, прислуживал королю, не забывая при этом внимательно наблюдать за гостями.
— Господа, а не почитать ли нам стихи? — предложил Александр. — Конечно, слушателей стало меньше, но разве это имеет значение? В узком, но приятном кругу истинных ценителей высокого искусства… Может быть, вы, госпожа Сафо, порадуете нас плодами своего вдохновения?
Как Наде показалось, госпожа Сафо совсем не горела желанием читать стихи, но ослушаться своего покровителя она не решилась. Поэтесса грузно поднялась из-за стола и принялась декламировать с драматическими придыханиями, все более увлекаясь чтением:
— Розовый закат окрасил побережие,
Только ты, я знаю, больше не придешь…
Чаликова слушала стихи не очень внимательно — ее мысли были заняты другим: «Интересно, отчего людоед пренебрег столь аппетитной поэтессой, а предпочел ей не очень-то подходящую с кулинарной точки зрения донну Клару? Неужели он действительно подослан князем Григорием, чтобы расправиться с беглянкой, а остальных съел, так сказать, за компанию?»
Тем временем госпожа Сафо закончила чтение, и после приличествующих сдержанных аплодисментов Александр, проницательно оглядев сотрапезников, остановил взор на заморском госте:
— Иоганн Вольфгангович, предчувствие мне подсказывает, что и вы подготовили для нас что-то очень высокохудожественное, но просто из скромности не говорите об этом.
— О, я, я, натюрлих, — радостно осклабился Иоганн Вольфгангович, поднимаясь из-за стола. — Правда, тут заслуга не так моя, как переводчика, который перевел это стихотворение на ваш язык. — И поэт, извлеча из-под салфетки листок бумаги, торжественно зачитал:
— Горные вершины
Залиты луной,
Тихие долины
Полны свежей мглой.
Не пылит дорога,
Не дрожат листы.
Подожди немного…
Иоганн Вольфгангович немного замялся, стараясь прочесть неясно написанное слово:
— Подохнешь… Нет, тут что-то другое.
— Отдохнешь и ты, — неожиданно для самого себя подсказал Перси. Иоганн Вольфгангович глянул на пажа с благодарностью:
— О, да-да-да, так и написано: «Отдохнешь и ты». Просто я не есть смог разобрать.
— По-моему, стихи удивительные, — высказал суждение король Александр. Давно я не получал такого поэтического наслаждения. Жаль, что мы должны довольствоваться переводом и не можем в полной мере насладиться подлинником… Кстати сказать, я давно не слышал новых творений нашего уважаемого друга господина Ал-Каши. — Король отыскал взглядом поэта, который по обыкновению сидел в отдаленном углу стола, куда почти не достигал свет канделябров.
Ал-Каши послушно поднялся и без предисловий зачитал:
— Моя бутылка, верная жена,
Со мной в беде и в радости она.
И сколь ни пью, не иссякает влага,
Все пью и пью, и не встречаю дна.
Прочтя это четверостишие, последователь Омара Хайяма смущенно опустился на место. Король радовался, как дитя:
— Ну вот видите, друзья мои, какой у нас получился замечательный поэтический вечер! Все так хорошо, красиво и без взаимного «поедания»…
А Надя думала о том, что что-то тут не так. Это было то неприятное состояние, какое бывает у человека, который, выходя из дома, чувствует, что забыл что-то очень необходимое, но никак не может вспомнить, что же именно. И, как правило, вспоминает об этом весьма далеко от дома, когда вернуться уже нет возможности.
Вот с этим-то ощущением Чаликова и отправилась к себе в комнату, когда поэтический ужин наконец-то завершился.
* * *
Дубов, Беовульф и Грендель кружили по мрачным коридорам и все больше поддавались отчаянию — огонек в масляной лампе становился все тоньше и грозил вскоре совсем погаснуть, оставив путников в кромешной тьме затхлого каменного подземелья.
— Погодите, друзья мои, — сказал Василий, остановившись у очередной развилки, — давайте немного подумаем, а то мы просто бегаем по кругу безо всякого толка. Кажется, в этом месте мы уже в третий раз. A может, и не в этом…
— Пропадем, — безнадежно махнул рукой Грендель.
— Выкарабкаемся, — оптимистично возразил Беовульф, хотя прежней самоуверенности в его голосе не чувствовалось.
