— О чем они говорили раньше, ты слышал, Дой-на?
Голосом заговорщика отвечал дикарь:
— Слышал. О маленьком человечке. Он прилетел на большой птице.
Петька — дальше:
— Ты видел этого человечка, когда он слезал с птицы и затем — в лесу?
— Нет, Дой-на видел его только в лесу, когда на него напали люди из города. Птицы никакой при нем не было.
— Но… Дой-на? — Петька вложил в голос столько укоризны, сколько позволял шепот, — ты же говорил?..
Дой-на засопел извиняющимся тембром и промолчал.
— Но ты наверное видел его? — допытывался Петька. — Бамбар говорит, что ты все наврал…
— Дой-на соврал мало, Бамбар соврал много… зашептал дикарь. — Дой-на видел маленького человечка, как он видит сейчас дырки в шалаше.
— Это была девочка? — продолжал Петька.
— Дой-на не знает, была ли то девочка. «Она» был очень странный: носил чужую пеструю кожу на теле и большой круглый пояс на бедрах; «она» имел белое лицо, очень белое, как шур-шур, на которой ты рисуешь петельки, и «она» имел на голове две косички, как ты рисовал. «Она» очень некрасив. Наши девочки — красивые.
О красоте у Петьки было как раз противоположное мнение: девочки Урабунна — широконосые, толстогубые, черные и лохматые — на его, Петькин, взгляд, не могли слыть красавицами, но он спорить не стал.
— Конечно, это была Вера. Но что они говорили про нее, Дой-на?
— Они говорили: маленький человечек с белым лицом сидит в большом каменном шалаше, но в каком шалаше — там их много-много — они не знают.
Тут вернулся Бамбар-биу, отпустивший своего гостя.
— Завтра до восхода солнца мы уходим из лагеря, чтобы освободить Веру, — сказал он и быстро поправился — освободить того человечка, что прилетел по воздуху. Ты согласен идти завтра?
— Я ответил тебе на этот вопрос вчера, — Петька был раздосадован непонятным поведением Бамбар-биу: и чего человек виляет: оклеветал Дой-ну, ведет тайные переговоры, путает Петькину голову. — Ты доскажешь сейчас о «новой эре»? — спросил он.
— Нет, Петух, ложись спать, нам вставать рано, а рассказать я успею: суток семь пробудем в пути. Сейчас буду спать. — В подкрепление своих слов он свалился на бок и демонстративно захрапел. Так же демонстративно Петька увлек Дой-ну из шалаша и в течение часа инструктировал его на тему о дальнейших занятиях и работах пионеротряда и октябрят.
Когда они вернулись в шалаш — Дой-на грустный и мрачный, Петька печальный, но бодрый духом, — Бамбар-биу храпел уже по-настоящему, изредка скрипя во сне зубами, — или от глистов, или от Европы.
5. В пути по красным пескам
— Но, Бамбар? Ты даже воды не взял. Ты ничего не взял…
Бамбар-биу скалит белые зубы:
— Поздно, Петька, заметил. За нами не меньше 15-и километров осталось, ха… Да, я ничего не взял, кроме табака — сигары мои все вышли — и кроме огнива и трута. Пищу и воду мы найдем в пути. Потерпи немного.
— А как немного? — спрашивает Петька, сильно заинтересованный в воде: собственная его влага, влага организма, испарилась через поры кожи на первом десятке километров; на втором десятке он даже потеть перестал, высох, как жалкая инфузория в сухом водосточной трубе.
Несмотря на ранний час, солнцеокое небо распалилось на 30 по Цельсию. Яркий свет резал глаза. Красный песок пустыни жег ноги через подошвы сандалий. Кожа лица, рук и открытых ног пылала и трескалась. Удесятерял муки ветерок, временами налетавший с юга; раскаленным языком он жадно слизывал последние бисеринки пота на лбу и под глазами. Все это касалось одного Петьки, желтокожий гигант шел, весело посвистывая.
— Как немного? — Петька вдруг упал духом, заметив морщинки на лбу Бамбар-биу: морщится — значит, считает, считает — значит, есть что считать.
— Километров десять, — отвечал Бамбар-биу беспечно, — если не высох ручей в ущельи Окнаникилла, где мы должны сделать первый привал.
— А если он высох?
Бамбар-биу пожимает плечами и смеется, но Петьке не до смеха.
— Не плачь, пионер. В горах много воды, найдем…
Они вышли в сумерках, почти затемно. Вначале ходко было идти и приятно: в воздухе стояла свежесть. С восходом солнца обстановка изменилась резко. Казалось, зной всю ночь прятался в песке и при первых лучах света сразу вышел наружу. Пока было темно и свежо, Бамбар-биу молчал; солнце отомкнуло его уста, и он вспомнил об «эре».
— И вот, пионер, я тебе расскажу до конца историю Австралии и свою собственную…
— Как-нибудь в другой раз, — ни секунды не медля, возразил пионер, которого капля воды интересовала сильнее, чем тысяча историй и два миллиона эр… И тогда Бамбар-биу засвистал, чтобы хоть какую-нибудь работу дать своим органам речи, единственным органам, не терпевшим праздности и безделья.
— Когда я шел с Дой-ной, — начал Петька хмуро, — нам не попадались такие длинные и отвратительные пустыни, а шли мы по той же линии, только в обратную сторону.
Бамбар-биу весело рассмеялся и охотно прервал свист:
— Когда вы шли с Дой-ной, вы шли по территории Ковровых Змей, избегая чужих. А мы идем сейчас напрямик, по территории племени Диэри, которая вклинивается в наши земли, и если нас увидят, могут быть большие неприятности вплоть до лишения живота.
— А это что? — Петька похлопал по знаменитой «игрушке», подвешенной к поясу. Настроение у него было воинственное. — Что такое «ущелье Окнаникилла»? — спросил он, — мне что-то говорили о нем странное…
— Окнаникилла — гористая местность с одним громадным ущельем, где сосредоточены чуринги племени Урабунна; там и наша эрнатулунга находится…
— Чуринги… эрнатулунги… — вяло возмутился Петька, — будто я обязан знать все ваши глупые слова…
— Хотя я туземец, — отвечал Бамбар-биу, сверкнув глазами, — я не обижаюсь на тебя за твою грубую нетактичность…
— Ты такой же туземец, как я крокодил, — промямлил Петька.
Бамбар-биу расхохотался. — Ладно, я вижу, на тебя скверно действует зной. Прощаю тебе великодушно все твои выходки, настоящие и будущие.
— Можешь не прощать, этим не напьешься. Расскажи лучше о чупрынгах и еркалугах.
— Чуринги и эрнатулунги, — поправил Бамбар-биу. — Эрнатулунга — это пещера, где хранятся чуринги. Чуринга — каменная или чаще деревянная табличка овально удлиненной формы. По совести говоря, я сам толком не знаю, что это такое, ведь я непосвященный, а чуринги составляют наисвятую тайну моего народа, она открывается лишь прошедшим все степени посвящения. Даже пройдохам-европейцам ни разу не удалось проникнуть в сокровенный смысл их. Но все, что я знаю — из книг и непосредственно из жизни — я тебе расскажу…
