Когда процедура наконец завершилась, поднялся Медведкин.
— Возможно, кое-кто со мной не согласится, — сказал он тоном, отвергающим любое несогласие. — Но мне представляется, что мы приняли настоящие исторические решения. Теперь, когда каждый на собственных плечах ощущает всю ответственность за наше общее дело — победа, наверняка придет за нами. А за кем ей, собственно, еще приходить? — Сделав паузу, позволяющую присутствующим оценить сказанное, Медведкин завершил свою небольшую, но важную речь традиционно-демократическим пассажем. — Возможно, у кого-нибудь есть иные мнения, дополнения, суждения?
И тут поднялся Собакин-большой.
— Я целиком и полностью поддерживаю и присоединяюсь. Только вот что я хотел сказать… — Собакин-большой сделал паузу и выдохнул одно лишь слово. — Воробьев.
Услышав эту фамилию, плюшевые снова запечалились.
— Я прошу понять меня правильно, — продолжил Собакин-большой. — Конечно, бунтовать — дело хорошее. Тем более, есть ведь против чего бунтовать. И все же… С тех пор, как появился Воробьев, жизнь наша несравненно стала лучше. Вот, например, мы улыбаемся все время, а раньше улыбались гораздо реже. Или вот еще пример: Дворец теперь называется хижиной, мелочь, казалось бы. Однако, мы больше не завидуем нашим руководителям, потому что нельзя завидовать тем, кто живет в хижине. И каждый из нас теперь может выйти на площадь и сказать все, что он думает. Никто, правда, не пробовал, но не это ведь важно. Раньше мы и помышлять об этом не могли, а теперь — можем помышлять. Так я вот что думаю: может быть, с помощью Воробьева у нас, действительно, успешно строится настоящее, истинное государство? Может, пока подождем бунтовать, а?
Плюшевые совсем загрустили. Жизнь, которая еще совсем недавно казалась такой перспективно-трагической, в секунду обернулась перспективно-простой.
«Куда же теперь девать Ответственных? — задумались плюшевые. — Получается, мы зря голосовали?»
И снова всех выручил Зайцев.
— Я ничего не имею против Воробьева, — сказал он. — Мне тоже очень нравится его должность: Последний Министр. Не каждый, согласитесь, рискнет занять такой пост, с которого отступать дальше просто некуда. И по поводу того, что каждому приятно выйти на площадь и чего-нибудь крикнуть, поспорить, — конечно, так оно и есть. Только вот что, друзья, как-то нехорошо получается: договорились, вроде, бунтовать. Сами себе слово дали. А теперь что ж — отказываться? Нехорошо это, не по-нашему, не по-плющевому.
— А это… как его?.. с этим… как говорится… с Воробьевым что делать? — спросил Крокодилий.
— А что делать? — как бы удивился Зайцев. — Назначим Ответственного за Воробьева — вот и все. Пойдем себе спокойненько бунтовать, зная, что за Воробьева у нас несет персональную ответственность… — Он оглядел всех оценивающим взглядом. — Кто у нас не имеет еще ответственных получений?
— Петрушин не имеет, — раздался тихий голос Матрешиной.
— Но ведь Петрушина нет среди нас! — воскликнул Клоунов.
Его немедленно поправил Зайцев:
— Петрушина нет с нами в территориальном смысле, но в духовном, я уверен, он здесь. Мало ли какие у него сегодня могут быть дела? Но бунтовать он точно пойдет. Итак, ставлю на голосование: назначить Ответственным за Воробьева Петрушина. Кто за? Кто против? Воздержался, может, кто по дури?
Проголосовали единогласно.
Также единогласно решили бунтовать в самое ближайшее время — очень уж хотелось.
4
Как только доносчик ушел, Безрукий снова почувствовал приступ меланхолии.
Надо было спускаться вниз, к Безголовому — готовый очередной секретный Приказ лежал в папке, не хватало только подписи Великого Командира, и он вступит в силу. Безрукий медлил. Он понимал: как только дело решится, придется снова подниматься сюда, ложиться в кровать, а значит опять бессонница.
Бессонница завладела ночами Безрукого с тех пор, как во Дворце появился Воробьев. Конечно, Главный Помощник Великого Командира и раньше редко спал по ночам: он предпочитал вершить ночами те дела, которые боялись дневного света. Но тогда он владел бессонницей, а теперь — бессонница завладела им.
Безрукий прошелся по своим покоям, пытаясь отыскать среди вороха мыслей хотя бы одну приятную. В дверь постучали.
— Кто? — испуганно спросил Безрукий. — Входите.
Вошел солдат, отдал честь, спросил:
— О чем прикажете думать?
— О смысле, — ответил Безрукий, чтоб побыстрей отделаться.
— Есть! — гаркнул солдат, повернулся через левое плечо и вышел.
«Воробьевские штучки, — нервно подумал Безрукий. — И зачем ему надо, чтобы золотые думали? Жили ведь без этого — нормально жили. И вот ведь что самое обидное: эти золотые дураки считают: когда они думают по Приказу — это и есть свобода мысли! Еще бы! Раньше они и слова такого не знали: думать, а теперь пожалуйста — любой солдат может получить Приказ и думать себе на здоровье о чем приказано… Ладно, бунта не долго ждать осталось, не долго… Пусть Воробьев пока порадуется».
Безрукий встал на колени, открыл потайное окошко, глянул вниз.
Разумеется, в покоях Безголового сидел Воробьев и, развалившись на диване, вещал:
— Пойми, есть определенные законы, по которым и создаются настоящие государства. Если ты знаешь эти закончики, то задачка построения истинного государства решается легко и быстро. Поверь мне, я очень многое видел, я бывал в таких местечках, о которых вы и не подозреваете…
«Зачирикал, подлец! — вздохнул Безрукий. — И ведь об одном и том же долбит, об одном и том же. Откуда они знают, что настоящее государство строится именно так? А разве я строил не настоящее? Меня, между тем, никто не хотел слушать. И почему это к пришлым доверия всегда больше, чем к своим?»
Безрукий осторожно прикрыл дверцу потайного окошка, быстро сбежал вниз.
Увидев его, Воробьев вскочил с дивана.
— Главный Помощничек Великого Командирчика к нам пришел, — радостно завопил он. — Я ужасно рад тебя видеть!
— И я, — буркнул Безголовый.
— Я пришел по делу, — строго сказал Безрукий. — Дело очень простое. Великий Командир, тебе нужно подписать один очень важный тайный Приказ… Вот он, — и Главный Помощник достал бумагу.
— Завтра, — вздохнул Безголовый. — Все — завтра Ночью даже плюшевые спят, — и, обращаясь уже к Воробьеву, попросил. — Расскажи мне о тех местах, где ты бывал, пожалуйста.
Однако Безрукий был солдатом: сдаваться он не любил.
— Великий Командир, я прошу тебя подписать тайный Приказ именно сейчас, — сказал он совершенно спокойно. — Поверь мне: это дело государственной важности.
— О чем приказик? — поинтересовался Воробьев.
— О том, что если Великий Свет вспыхнет и погаснет трижды — это будет являться сигналом всеобщей тревоги.
— К чему это? — удивился Безголовый. — Раньше для объявления всеобщей тревоги было достаточно зажечь и погасить Свет дважды. А ты уверен, что солдаты сумеют досчитать до трех и не сбиться со счета?
Безрукий не стал отвечать, а продолжал как ни в чем не бывало:
— Если золотые увидят, что свет трижды погас и трижды вспыхнул вновь — они должны мгновенно собраться у памятника Великому Конвейеру и быть готовыми выполнить любой, даже смертельный Приказ.
Возникла пауза. Она начала быстро расти, превращаясь в пропасть между Великим Командиром и его Главным Помощником.
Но тут вступил Воробьев.
— Великий Командирчик, подпиши Приказик, — попросил он. — Иначе он долго еще не уйдет, а мы ведь так давно не пополняли наше «Руководство по руководству руководством настоящим государством».
Великий Командир тотчас подписал Приказ, и Безрукий, не прощаясь, вышел.
Он поднялся к себе, отдал Приказ посыльному, дабы тот незамедлительно, несмотря на позднее время, огласил его всем солдатам.
Хотя Безрукий точно знал, что в эту ночь плюшевые бунтовать не будут, но подстраховаться никогда не мешало.
Едва он сел на диван, чтобы предаться печальным размышлениям, как на пороге возник золотой.
