Арктор пытался удержать ветер. «Нарки», агенты по борьбе с наркоманией, неуловимы. Тени, исчезающие, когда того требует работа. Словно их и не было. Арктор любил призрак, голограмму, сквозь которую нормальный человек пройдет, не заметив. Им нужно поставить памятник. Всем тем, кто погиб. И тем, кто — еще хуже — не погиб. Остался жить после смерти. Как Боб Арктор.
Такие, как Донна, пропадают навсегда. Новые имена, новые адреса. Вы спрашиваете себя: где она теперь?
А ответ… Нигде. Потому что ее и не было. Вернуть Донну, найти, привязать к себе… Я повторяю ошибку Арктора. Любить атмосферное явление. Вот — трагедия. Ее имя не значится ни в одной книге, ни в одном списке; ни имя, ни место жительства. Такие девушки есть, и именно их мы любим больше всего — тех, кого любить безнадежно, потому что они ускользают в тот самый миг, когда кажутся совсем рядом.
Возможно, мы спасли его от худшей участи, подумал Уэстуэй. И при этом пустили то, что осталось, на благое дело.
Если повезет.
— Ты знаешь какие–нибудь сказки? — спросила Тельма.
— Я знаю историю про волка, — сказал Брюс.
— Про волка и бабушку?
— Нет. Про черно–белого волка, который жил на дереве и прыгал на фермерскую скотинку. Однажды фермер собрал всех своих сыновей и всех друзей своих сыновей, и они встали вокруг дерева и принялись ждать, когда волк спрыгнет.
Наконец волк спрыгнул на какую–то паршивую коричневую тварь, и тогда они все разом его пристрелили.
— Ну, — расстроилась Тельма, — это грустная история.
— Но шкуру сохранили, — продолжал Брюс. — Черно–белого волка освежевали и выставили его прекрасную шкуру на всеобщее обозрение, чтобы все могли подивиться, какой он был большой и сильный. И последующие поколения много говорили о нем, слагали легенды о его величии и отваге и оплакивали его кончину.
— Зачем же тогда было стрелять?
— У них не было другого выхода.
— Ты знаешь веселые истории?
— Нет, — ответил Брюс. — Это единственная история, которую я знаю.
Он замолчал, вспоминая, как волк радовался своим изящным прыжкам, какое удовольствие испытывал от своего мощного тела. И теперь этого тела нет, с ним покончили.
Ради каких–то жалких тварей, все равно предназначенных на съедение. Ради неизящных, которые никогда не прыгали, никогда не гордились своей статью. Но, с другой стороны, они остались жить, а черно–белый волк не жаловался. Он ничего не сказал, даже когда в него стреляли; его зубы были на горле у добычи. Он погиб впустую. Но иначе не мог. Это был его образ жизни. Единственный, который он знал. И его убили.
— Я — волк! — закричала Тельма, неуклюже подпрыгивая. — Уф! Уф!
Брюс с ужасом впервые заметил, что ребенок — калека.
— Ты не волк, — сказал он и ушел.
А Тельма продолжала играть, ковыляя и прихрамывая. Подпрыгнула, споткнулась и упала.
Он плелся по коридору и искал пылесос. Ему велели тщательно пропылесосить помещение для игр, где проводили время дети.
— По коридору направо. — сказал ему Эрл. Он подошел к закрытой двери и открыл ее. Посреди комнаты старая женщина пыталась жонглировать тремя резиновыми мячиками. Она встряхнула растрепанными серыми волосами и улыбнулась беззубым ртом. Он увидел запавшие глаза; запавшие глаза и разинутый пустой рот.
— Ты так можешь? — прошепелявила она и подбросила все три мячика. Они упали ей на голову, на плечи, запрыгали по полу. Старуха засмеялась, брызгая слюной.
В дверь вошел человек и остановился за спиной у Брюса.
— Давно она тренируется? — спросил Брюс.
— Порядком. — И к старухе: — Попробуй еще. У тебя уже лучше получается.
Старуха хихикала, снова и снова высоко подбрасывала мячики, втягивала голову в плечи и, скрипя всеми суставами, подбирала их с пола.
Человек рядом с Брюсом презрительно фыркнул.
— Тебе надо вымыться, Донна. Ты грязная.
Брюс потрясенно сказал:
— Это не Донна. Разве это Донна?
Он пристально взглянул на старуху и почувствовал смятение: в ее глазах стояли слезы, но она смеялась. Смеялась, когда швырнула в него все три мячика. Он еле уклонился.
— Нет, Донна, нельзя, — сказал человек рядом с Брюсом. — Не кидай в людей. Иди умойся, от тебя несет.
Старуха засеменила прочь, сгорбленная и маленькая. Человек рядом с Брюсом закрыл дверь, и они пошли по коридору.
— Донна давно живет?
— Давно. Я здесь шесть месяцев, а она уже была.
— Тогда это не Донна, — твердо заявил Брюс. — Потому что я приехал неделю назад.
А меня привезла Донна, думал он. Я точно помню. Как она была хороша темноволосая, темноглазая, тихая и собранная, в аккуратном кожаном пиджачке…
На душе у него стало гораздо легче. Но он не понимал, почему.
— Можно, я буду работать с животными? — попросил Брюс.
— Нет, — сказал Майк. — Пожалуй, отправим тебя на одну из наших ферм. Я хочу, чтобы ты несколько месяцев ухаживал за растениями. На свежем воздухе, у земли. Приходилось иметь дело с сельским хозяйством?
— Я работал в учреждении.
— Теперь ты будешь работать в поле. Если твой разум вернется, то вернется естественным путем. Нельзя заставить себя снова думать. Можно лишь упорно трудиться, например, сажать семена или пахать землю на наших овощных плантациях — так мы их называем — или бороться с вредителями. Мы опрыскиваем насекомых из пульверизатора. Но с этими веществами надо быть крайне осторожным, иначе они принесут больше вреда, чем пользы. Они могут отравить не только урожай, но и человека, который пустит их в дело. Проесть его голову. Как проело твою.
— Хорошо, — сказал Брюс.
Тебя опрыскали, думал Майк, и ты стал букашкой. Опрыскай букашку ядом, и та сдохнет; опрыскай человека, обработай его мозги, и он превратится в насекомое, будет вечно трещать и щелкать. По рефлексу. Исполняя последний приказ. Ничто новое не войдет в этот мозг, думал Майк, потому что мозга нет. Как и человека, которого я никогда не знал. Но, может быть, если привести его на нужное место, если наклонить ему голову, он еще сумеет посмотреть вниз и увидеть землю. Сумеет осознать, что это земля. И посадить в нее нечто отличное от себя, нечто живое. Чтобы оно росло.
Майк вел грузовик, а рядом на сиденье подпрыгивало обмякшее тело, оживленное машиной.
Уж не «Новый путь» ли сделал это с ним, думал Майк. Породил вещество, которое превратило его в безмозглую тварь и в конечном итоге вернуло к себе?
Он не знал. Директор–распорядитель сказал, что их цели будут открыты ему, когда он проработает в штате еще два года. Эти цели, сказал директор–распорядитель, не имеют ничего общего с лечением наркомании.
