Тут-то и явилась передо мной в очередной раз Ольга Степановна: в рабочей тужурке, на руках брезентовые рукавицы. Другую пару таких же рукавиц без лишних слов протянула мне.
У меня опять не хватило духу отказаться...
Следующие несколько дней проходили так. С утра я обычно мчался в какую-нибудь контору и договаривался о покупке нужного мне материала. Машину приходилось искать отдельно, порой это стоило дороже, чем сам товар. В самых удачных случаях продавец и перевозчик оказывались в одном лице. Так удалось, например, обзавестись щебенкой и песком, просто останавливая на дороге следовавшие с карьера груженые самосвалы. За бутылку водки шофер с радостью опрокидывал кузов возле моего дома и снова ехал под погрузку. С Ольгой Степановной я свои текущие планы никогда не обсуждал. Но как только очередной груз оказывался у ворот, она, углядев его из окошка, шествовала ко мне через речку, снарядившись соответственно. Если это были мешки с цементом, она надевала прорезиненный пыльник; если доски или бревна - волокла стальной крюк, а то и свой отлично наточенный топор, чтобы помогать мне очищать дерево от коры; если гравий - несла удобную крепкую лопату... Спорить с ней было бесполезно. Она приступала к работе уверенно, как будто это было ее кровное дело, и часто оказывалась, к моему стыду, сноровистее и выносливее меня. А сделав дело, без лишних слов мен оставляла и шла к себе, проверять к завтрашнему уроку школьные тетрадки. Глядя на горевший допоздна свет в ее одиноком окошке над рекой (почти весь город был погружен во тьму, в Солигаличе ложились рано), я вспоминал, мо милая, зеленый двор колледжа и вас, как вы несли мне тогда свою плиточку... Боже, какими давними казались мне эти воспоминания! Будто и не из моей жизни, а из чьих-то старых полузабытых рассказов.
Сходил последний снег. На реке взломало лед, и шефские визиты Ольги Степановны поневоле прервались. Выбираясь по делам на тот берег (в обход, через мост), я иногда делал крюк, чтобы ее проведать. Маленькая квартирка сияла чистотой: потолки и печка белизны безупречной, пол казался только что покрашенным.
- Каждый год мажу! - с гордостью сообщала Ольга Степановна, явно довольная моим восхищенным интересом к ее быту. - Здесь ведь не Москва: чуть упустишь время - гниль пойдет, копотью да паутиной все покроется. Будет хуже, чем в хлеву. Да вы сами с этим столкнулись. Краски теперь дорогие, обои дорогие. А что делать?
Вы бы переехали отсюда в квартиру с удобствами? - спрашивал я, уплета рассыпчатую картошку с солеными огурчиками из погреба.
Я никому в Солигаличе не смел признаться, в каких условиях мы с женой в Москве живем. Здесь почему-то заранее подразумевалось, что там вообще никто плохо не живет.
Не зна-аю! - Она с сомнением качала головой в ответ. - Нечего уж мне на старости лет привычную обстановку менять.
А когда силы оставят? Кто будет дрова колоть, огород копать? Да и всю эту вашу красоту (я показывал рукой) поддерживать?
- Не зна-а-аю... Думаете, старики отсюда не едут? Многие уезжают к детям в город, дома продают. Потом не знают, как вернуться. Чего зря говорить, - вдруг спохватывалась она. - Квартиры с удобствами теперь миллионы стоят!
- Десятки миллионов...
По вечерам у нее работал телевизор. Красива статная девушка с экрана язвительно вещала про чьи-то новые козни против президента и демократии. Показывали московские митинги и демонстрации, брали интервью у сытых политиков.
- Вы на чьей стороне - президента или Верховного Совета? - довольно равнодушно спрашивал Ольгу Степановну. Теперь, когда у меня с утра ныла спина и не разгибались опухшие от работы ладони, странно было вспоминать, как еще совсем недавно я исходил желчью перед экраном телевизора.
Да ни на чьей! - в сердцах отвечала Ольга Степановна. - Глядите, просто лоснятс от жира! Вон какой, вон, справа-то... Вначале, пока их не выбрали, такие худенькие были, все о народе, все против привилегий... Что до них было, то и осталось. Только на нас им стало легче плевать.
- Вы и ученикам своим такое говорите? - упорствовал ради шутки.
- Ученики нынче такие, им что ни скажи... Вы сами посудите: программ не стало, учебников нет. И каждый год что-нибудь новое выдумывают. Теперь Закон Божий вводить начали. Кому это нужно? Крыша в школе течет, потолки обваливаются, детям сидеть не на чем, голодные ходят! Здесь ведь столько бедных, у многих родители пьют беспробудно. Раньше хоть в школе детишек подкармливали, мы для них горячие бесплатные завтраки выбивали у начальства. Говорят, не стало на это средств. На личные особняки у них находятся средства, на это - нет...
В мае началась жара, соседи высыпали на свои огороды. Ольга Степановна несколько раз озабоченно напоминала мне, чтобы я не упускал врем и отложил ради грядок все другие дела. Сама она копала в эти дни с шести утра до работы и после - до темноты и только часов в одиннадцать вечера принималась за свои тетрадки и сидела над ними далеко за полночь. Огород - это святое; даже почерневшая от старости соседка слева (хозяйка рыжего кота), даже ее внук, известный всей округе бездельник и пьяница, выползли в эти дни с лопатами на грядки. Мастеровой, согласившийся за умеренную плату помочь мне с фундаментом (просить его об этом ходила со мной все та же Ольга Степановна), категорически отказался приступать до тех пор, пока не покончит со своим огородом. Но мне как-то скучно и не с руки было заботиться о будущих картошке и морковке, у меня хватало других забот. И если бы не одно нечаянное впечатление (из самых, впрочем, обыкновенных), я, возможно, так и не выбрался бы за огородную калитку от целиком занимавших меня в то время кирпичей да бревен.
Однажды в яркий солнечный день, поднявшись по делам на чердак (помнится, печка в то утро шибко дымила, и мне пришло в голову осмотреть трубу), я был потрясен великолепием открывшегося мне из чердачного оконца пейзажа. Оконце выходило как раз на огороды. С них сошел снег, и плоская грязно-белая равнина вдруг преобразилась. Прямо от огородной калитки расстилалась ровная лужайка, покрытая реденькой молодой травой и пересеченная извилистой тропинкой; лужайка эта полого спускалась вниз, переходя в болотце, где протекал едва заметный ручей, высокий противоположный берег которого поднимался почти отвесной песчаной стеной. Обрыв весь был испещрен чьими-то норами и гнездами. На вершине росла желтая акация, едва распускавшая тогда почки. И лишь за кустами акации начинался собственно огород, то есть мои зарастающие сорняками грядки.
Я любовался этим видом так, будто стоял где-нибудь у гранитного парапета моста Св. Магдалины и обозревал сверху Ангельскую Поляну и Тропинку Эдисона. До меня как-то не доходило, что вся эта красота принадлежит мне, что она на моей земле и более того: что это то самое место, куда Ольга Степановна так долго уговаривает меня выйти с лопатой...
