Оператор подошел поближе:
– Бен, не стоит ожидать, что она с ходу научится говорить.
– Тогда пусть молчит! – рассердился журналист. – Эстер, иди к воротам.
– И что мне там делать?
– Ты медиум или кто? Вступи в тактильный контакт. Погладь дракона. Закати глаза, черт побери, нам же нужно что-то снять.
– По-моему, так будет еще хуже.
– А я тебя спрашивал вообще?
Эстер вдруг заметила, что Стюарт, хоть и стоит вдалеке, внимательно прислушивается к разговору. Она поднялась со стула и послушно направилась к воротам. Оператор вернулся к камере.
– Говорить пока буду я, – мрачно произнес Бен. – Твоя задача, Эстер, красиво стоять, красиво ходить и красиво взмедитнуть.
Ворота были изумительны. Распахнутая пасть дракона выглядела живой, словно дракон пытался что-то выкрикнуть или широко зевнул. Эстер ласково погладила его морду… и вдруг почувствовала пальцы Антонио.
– Что с тобой? – Эстебан потряс приятеля за плечо, но мастер его не слышал.
Антонио ощущал, что прикасается к руке Эстер, и это полностью поглотило его. Он медленно гладил дракона, но не дракона на самом деле, а руку, повторявшую то же движение где-то в другом времени, другом пространстве. Их пальцы соприкасались в ласковом единении, первом прикосновении, которое оказалось доступным, и ни он, ни она не могли и не хотели прерваться. И вместе с тем росли боль и отчаяние от осознания того, что всё это невозможно ни прекратить, ни продолжать.
– Стоп, снято, – скомандовал Бен. – Эстер! Снято!
Та стояла у ворот, гладя дракона. Можно было подумать, что она сошла с ума – столько нежности, даже страсти было в этом исступленном жесте. Стюарт подошел ближе, рассматривая Эстер. Губы его стали кривиться от отвращения, наконец, он бросился к девушке, встряхнул за плечи:
– Да сколько же можно? Прекрати, прекрати мерзкий фарс!
Дэвид подбежал к сестре, пытаясь защитить ее от разъяренного Стюарта, но сама она не реагировала, и только через пару минут она, наконец, пришла в себя. Глаза были полны слез.
– Хватит! – выкрикнула Эстер, вырываясь. – Хватит!
Она с силой оттолкнула Стюарта. Похоже было, что какие-то слова рвутся из нее наружу, но она только закрыла рот рукой и убежала. Оператор с удивлением смотрел ей вслед:
– Бен, где ты взял эту истеричку?
Тот потянулся за сигаретой.
– Перемать. Перемать…
– Как ты вовремя! – Эстебан сидел на полу, держа голову Антонио, когда в мастерскую вбежала сеньорита Мореу.
– Господи, что случилось? Мне сказали, он вчера заболел. Что с ним?
– Потерял сознание. Пепита, посиди с ним, я позову врача.
– Да, разумеется. Антонио, – она провела рукой по его волосам, – Антонио, что с тобой? Какой лоб-то горячий…
Он приоткрыл глаза.
– Пепита…
– Я здесь, мой хороший.
– Пепита, скажи мне, когда ты смотришь на мои дома… ты слышишь музыку?
– Какую музыку?
– Неважно… – Он прикрыл веки. – Неважно…
Эстер ворвалась в номер, бросилась к зеркалу – оно выглядело обычным. Девушка колотила кулаками по изогнутой раме, ругалась, плакала – ничего не помогало.
– Что происходит? Зачем это происходит? – бормотала она то мысленно, то вслух, но ответа не было.
Врач оказался суров и непреклонен.
– Ему надо лежать, – заявил он тоном, не принимающим возражений. – Лежать в постели, если он не хочет лежать в гробу.
– Мне остаться? – спросила сеньорита Мореу, обращаясь не то к больному, не то к доктору.
– Останься, Эстер… – ласково улыбнулся Антонио.
Пепита вздрогнула.
– Он бредит, – примирительно сказал Эстебан.
– Эстер… – повторил Гауди и провалился в забытье.
Она стояла в бальной зале, а навстречу ей шел Антонио. Откуда-то тихо донесся звук кастаньет, полилась музыка.
– Откуда ты? – спросил мастер, делая танцевальные па. – Я должен знать, я должен тебя найти.
– Это ведь невозможно, – ответила Эстер, отвечая танцем. И снова, снова между ними было всё то же расстояние, которое никак нельзя было сократить.
– Не верю в невозможное, – произнес Гауди. – Если нам удалось встретиться, если мы познакомились, значит, должен быть какой-то способ.
– Антонио…
– Я тебя почти не знаю. Но как только я тебя увидел, понял, что нашел. Нашел ту единственную женщину, что мне нужна.
– Не говори так.
– Я говорю так, как есть.
Она остановилась, глядя на него.
– Эстер, разве ты чувствуешь иначе?
– Ты рвешь мне сердце.
– Ответь, пожалуйста. Я спросил.
Она закрыла руками лицо.
– И все-таки ответь.
– Я не знаю, Антонио. Я не могу об этом думать.
– Я где-то есть. Ты где-то есть. И если мы познакомились, значит, мы можем где-то встретиться.
– Где, где встретиться?! Ты разве не понимаешь? Две тысячи девять! Тысяча восемьсот восемьдесят семь! Мы в разных мирах! Как мы можем встретиться, если в моем мире, Антонио, ты давным-давно умер?!
Музыка погасла.
– Умер? – переспросил Гауди.
Она кивнула.
– Какое оно, будущее?
Она сидела на полу, он стоял поодаль, глядя на померкший витраж. Комната, словно живое существо, отозвалась на перемену настроения своего хозяина – краски стали тише и размеры словно бы меньше. Окно съежилось, витраж покоробило, словно осенний лист.
– Что тебе рассказать? Оно совсем другое. Совсем не похоже на твой мир, как мне кажется.
Он задумался.
– Да, наверное, так и должно быть.
Эстер вздохнула.
– Я не знаю, как объяснить.
– Не объясняй. Нет смысла. Лучше покажи что-нибудь.
– Как? – Она подняла глаза.
– Как я тебе, – он обвел руками комнату, улыбнулся. – Попробуй.
Девушка растерянно посмотрела.
– Не представляю, как это сделать.
– Надо просто захотеть. Встань, открой дверь наружу… и покажи.
Она поднялась и медленно, оглядываясь, подошла к выходу.
– Не бойся.
Эстер тронула странную, необычайной формы рукоятку. Антонио приблизился, заглядывая ей через плечо.
Они стояли на возвышении, и перед ними расстилался город. Прекрасный город у моря, красивый, современный, полный жизни. Гауди завороженно рассматривал его.
– Что это? – Он указал на странное сооружение, напоминающее четыре острые башенки из песка.
– Красивейший собор Барселоны. Саграда Фамилия.
– Кто его создал?
Она повернула голову, рассматривая его через плечо – такого взволнованного.
– Ты.
– Сколько же лет на это ушло?
– Не знаю.
Она поколебалась, сказать или не сказать, и всё же решилась.
– Ты его не закончил.
– Я так рано умер?
– Да нет… Ты умер глубоким стариком. Просто не успел.
Похоже было, что он что-то лихорадочно считает. Дни, деньги, годы?
