— Своей клеветой ты задел честь моего мундира, Ганнель. Я вызываю тебя на дуэль. Итак, встречаемся завтра, за полчаса до захода солнца на площади Скрещенных Мечей. Драться будем на саблях.
— Принимаю вызов, — пунктуально следуя ритуалу, ответил Киннисон. — Будем биться до первой крови или до смерти?
— До смерти.
— Пусть будет по-вашему, капитан, — проговорил Киннисон и, отдав честь, спокойно вышел из комнаты.
Его не смущало, что капитан опытный фехтовальщик. Конечно, он выбрал оружие, которым владел в совершенстве. Тем не менее Киннисон не собирался воспользоваться мысленным лучом как надежным подспорьем в предстоявшей дуэли. Саблей, рапирой, кинжалом, кортиком, ножом и другими видами оружия любой линзмен владел так же хорошо, как кулаками и различными приемами рукопашной борьбы.
Площадь Скрещенных Мечей на самом деле оказалась просторной ареной, окруженной рядами удобных кресел. На следующий вечер все кресла заняли люди в формах, в строгих костюмах и в модных городских нарядах. Дуэли были самым любимым развлечением босконцев.
Согласно правилам, дуэлянты должны выступать почти обнаженными, чтобы ни один из них не мог спрятать в одежде какое-либо оружие. На каждом из них были только шелковые трусы, а на ногах — легкие резиновые тапочки, подошвы которых препятствовали скольжению по арене.
Большой знаток и блюститель всех формальностей, полковник сам задал положенные вопросы участникам дуэли. Нет, примирение невозможно. Нет, Ганнель не желал принести извинения. Нет, капитан мог защитить свою честь только в смертельном бою. Полковник со знанием дела осмотрел лезвия обеих сабель и даже проверил их ногтем большого пальца. Наконец, призвав зрителей быть внимательными, он воткнул сабли острием в землю, а затем навалился всем телом на их эфесы. Сабли угрожающе прогнулись, но ни одна не сломалась. Он освободил сабли, и они со звоном распрямились. Оружие и вправду было превосходное.
Попросив секундантов отойти за край арены, полковник вручил сабли гвардейцам, развел их в противоположные стороны и вытянул перед собой небольшой жезл. Ганнель и капитан скрестили на нем свои сабли. Полковник убрал жезл, и дуэль началась.
Киннисон вел бой в той манере, в какой обычно вел его Ганнель. Однако он был более ловким, чем Ганнель, — ровно настолько, чтобы удары противника либо не попадали в цель, либо приходились на его вовремя подставленную саблю. Удары сыпались один за другим. Сталь звенела и высекала искры. Бойцы тяжело дышали, но их сабли не переставали со свистом рассекать воздух.
Вскоре Киннисон понял, что его соперник не зря считался лучшим фехтовальщиком королевской гвардии. Правда, сейчас он не совсем в форме и, вероятно, не сможет долго продержаться, но сразить его насмерть ему тоже не удастся. Киннисон даже начал подумывать, не применить ли в случае чего силу своего разума. Конечно, он не хотел превращать поединок в убийство, но… Что же делать, если… Нет, он должен сражаться на равных, даже когда противник превосходит его в физической силе и ловкости.
Тому уже дважды удалось доказать свое мастерство. В первый раз его смертоносное оружие задело правую ногу Киннисона. Во второй раз удар почти достиг цели — линзмен лишь в самый последний момент увернулся от острия сабли, направленного в сердце. Лезвие почти на пять сантиметров рассекло его левое плечо. Из обеих ран хлынула кровь. Окружавшая арену толпа неистово кричала и аплодировала зрелищу.
Постепенно капитан гвардейцев начал выдыхаться. Его движения замедлились, стали терять стремительность и точность. Заметив это, Киннисон изловчился и нанес сокрушительный удар, нацеленный в шею противника. Однако тому удалось частично защититься от удара. Острое лезвие со звоном скользнуло по подставленной сабле и, точно бритвой, срезало клок волос и ухо фраллийца.
Толпа взревела от восторга. Босконцам было все равно, чья кровь проливалась на арене, — такого захватывающего зрелища они не видели очень давно.
Дуэлянты продолжали атаковать друг друга. Каждый старался воспользоваться ошибкой соперника и сразить его насмерть. Оба вкладывали все силы в бой, истекая кровью. Затем прозвучал свисток, возвестивший об окончании первого раунда.
После недолгого перерыва, в течение которого медики наскоро обработали их раны, противники заменили затупившееся оружие и снова ринулись к центру арены. Однако теперь капитан уже заметно уступал линзмену, а тот, не чувствуя усталости, наступал все более решительно.
Когда все было кончено, Киннисон с силой воткнул свою окровавленную саблю в землю рядом с телом капитана королевской гвардии. Пока эфес сабли раскачивался из стороны в сторону, он медленно повернулся к полковнику и по всем правилам отсалютовал ему.
— Сэр, — продолжая придерживаться ритуала, сказал Киннисон, — я честно победил в поединке. Заслужил ли я право пройти соответствующий экзамен и стать капитаном вашего полка?
— Да, сэр, вы заслужили такое право, — ответил полковник.
Глава 17
ПОЛЕТ В N-MEPHOE ПРОСТРАНСТВО
Раны Киннисона оказались неглубокими и довольно быстро затянулись. Экзамен он выдержал вполне успешно. Испытания были нелегкими, и настоящий Траска Ганнель вряд ли справился бы с ними. Поэтому Киннисон не только досконально изучил все, с чем был знаком фраллиец, но постарался использовать свой собственный огромный запас знаний. Кроме того, в случае необходимости он мог находить правильные ответы в мыслях экзаменаторов.
Если бы настоящий Ганнель дослужился до чина капитана, то стал бы образцовым командиром, и Киннисон постарался стать именно таким офицером. Он был строг, неподкупен и честен. За каждое нарушение дисциплины назначал двадцать ударов плетью. В случае повторной провинности число ударов увеличивалось до двадцати пяти, затем до тридцати и так далее — кем бы ни был провинившийся. С той же беспристрастной пунктуальностью он награждал отличившихся, имена которых торжественно зачитывал перед строем своих подчиненных.
Разумеется, подчиненные люто ненавидели его. Лейтенанты и равные по званию, помимо общего чувства ненависти, испытывали страстное желание подловить Ганнеля на какой-нибудь оплошности. Однако все уважали его и безоговорочно исполняли приказания, чего далеко не каждый босконский офицер мог добиться от подчиненных.
Укрепив таким образом свое положение, Киннисон принялся подкапываться под майора. Как и все другие тираны, Алкон постоянно опасался измены или революции, единственным средством против которых считал непрекращающиеся военные маневры и учения. Генералы планировали, а офицеры то и дело проводили учебные атаки в космосе, в воздухе, на море и на суше. Королевская гвардия и личные телохранители Алкона обычно играли роль обороняющейся стороны. В войсках была разработана сложная система оценок, на основе которой офицеры могли анализировать свои действия и исправлять недочеты.
— Капитан Ганнель, вам предстоит удерживать дороги двадцать пять, двадцать шесть и двадцать семь, — обеспокоенным голосом сказал майор накануне одного из учебных сражений.
Линзмен не удивился такому приказу, — он сам внушил его своему непосредственному начальнику. Более того, агентурные данные свидетельствовали о том, что майор нес ответственность за оборону и что полковник, руководивший действиями наступающей стороны, решил провести свою главную колонну по дороге двадцать семь.
— Очень хорошо, сэр, — ответил Киннисон. — Но формально вынужден опротестовать ваш приказ. Сэр, совершенно невозможно удерживать три дороги двумя взводами и одной воздушной эскадрильей. Могу ли я предложить…
— Не можете, — отрезал майор. — Мы решили, что основная атака произойдет на северном направлении и что действия в вашем секторе будут всего лишь отвлекающим маневром. Приказ есть приказ, капитан!
— Слушаюсь, сэр, — вздохнул Киннисон и отдал распоряжения, исходя из собственного плана обороны.
На следующий вечер, после того как Киннисон, нарушив приказы майора, выиграл сражение, его вызвали на совещание в штаб. Для него это тоже не было неожиданностью, но он пока еще сомневался в успехе своего замысла. Входя в здание на площади Больших Бронзовых Шляп, Киннисон испытывал некоторое волнение.
— Харрумф! — приветствовал адъютант. — Вас вызвали для…
— Знаю, зачем меня вызвали, — резко перебил Киннисон. — Но прежде, чем начать разговор, я в присутствии генерала обвиняю майора Делиоса в тупости, некомпетентности и профессиональной непригодности.
В комнате воцарилась гнетущая тишина, которую наконец прервал сам генерал.
— Это серьезное обвинение, капитан Ганнель, — сказал он. — И вы должны подтвердить его вескими доказательствами.
— Разумеется, сэр. Первое, тупость: он даже к полудню так и не уразумел, что атака носила неортодоксальный характер, а потому лишил меня воздушного подкрепления и направил его на отражение несуществующего нападения с севера. Второе, некомпетентность: приказы, которые он отдал мне, не позволили бы остановить никакую более или менее серьезную атаку на вверенном мне участке фронта. Третье, профессиональная непригодность: ни один стоящий командир не отвергает предложения подчиненных с такой самоуверенностью, как он вчера вечером.
