Чтобы проникнуть в мысли другого, ему стоило только сосредоточиться, как, скажем, во время слушания лекции, от которой на миг отвлекся, но спохватился и вновь улавливаешь нить рассуждении лектора. Вот также и теперь, стоило немного напрячь внимание — и чужие мысли становились понятными, как свои. Правда, иногда получалась какая-то каша из набора слов, повторяющихся строчек песни или уж вовсе какой-то чепухи, но так, наверное, оно и было в голове того, на ком сосредоточивал он свое внимание.
У Афины, например, сейчас мысли шли, в основном, двумя слоями: самый плотный состоял из текста книги, над ним — ее, неоформленные словами суждения — одно ей нравилось, другое раздражало, — а где-то очень издалека прорывалось иногда беспокойство об оставленном в бюро проекте или расходы по поездке.
Афину, положим, он знал, а вот заместителя министра увидел первый раз, а мысли его были Олегу Петровичу даже еще яснее, наверное, потому, что сам он, сознавая ответственность момента, напрягся очень сильно. Замминистра, безусловно, был волевым, властным человеком и по натуре и в силу занимаемого им поста, но стоило Олегу Петровичу сосредоточить свои желания, как тот подчинился, незаметно для себя переменил свое решение, нашел подвернувшийся вариант действия и поступил так, как хотел Олег Петрович.
«Большая сила, черт возьми! — который уж раз отметил он, — гипноз, что ли? Вообще такое, если верить литературе, встречалось и раньше. Помнится, был, например, Свенгали, тот тоже умел распоряжаться людьми вопреки их воле. У графа Калиостро наблюдалось что-то в этом роде… В мелочь у них все это вылилось, в личное, а ведь могли бы совершить великие дела! А какие именно, на что стоит употребить такую силу?»
— Фина! — слегка толкнул он свою подругу, — оторвись-ка на минутку.
— Оторвалась, — ответила та, опустив книгу на колени.
— Я хочу тебя спросить об очень важном.
— Я вся — внимание, — заверила она.
— Вот так, молодчина! Скажи мне теперь, что бы ты стала делать, если бы смогла все, что хочешь?
— Подумаешь задача! Ну составила бы себе, например, хороший гардероб, купила тебе новую машину вместо твоей дрянной «букарахи», обзавелась бы дачей на южном берегу Крыма. Хватит тебе?
— Нет, ты размахнись пошире.
— Хорошо. Пусть дача будет на берегу Средиземного моря, у причала личная яхта. Не плохо бы еще иметь пять человек прислуги в своем распоряжении. А ты что, выиграл?
— Ты все-таки мельчишь, Фина. Представь, что тебе служит могущественный джин, готовый выполнить любое твое желание. Ты можешь распоряжаться судьбами людей, править государствами, делать все, что тебе угодно.
— Ну, если так, то я распоряжусь, чтобы был коммунизм. Он, конечно, и без меня неизбежен, но еще не скоро, а тут чтобы раз-два — и дело с концом.
— Это прекрасно. А как ты это осуществишь?
— Я прикажу, а джин пусть уж сам позаботится о способах.
— Афина, но ведь ты понимаешь, что без сопротивления ни капиталисты, ни царьки своего не уступят.
— Черт возьми, Олег, не знаю, чего ты от меня хочешь! Уж если джин всемогущ, пусть он и изворачивается как знает.
— Нет, Фина, даже в сказках должна быть своя логика. Вспомни: чтобы задержать погоню, кидают гребешок — и вырастает лес, бросают полотенце, из которого образуется река, а не наоборот. А баба Яга вынуждена лес сгрызть, а реку выпить, и опять-таки не иначе.
— Уж не собираешься ли ты стать сказочником?
— Нет, но ты не отвечаешь на основной вопрос.
— Дорогой мой, на него так сразу не ответишь, тут крепко думать надо. Разве тебе не ясно, что над этим ломали головы многие люди, куда более способные, чем я или ты. Спроси что-нибудь полегче…
Это было верно, смешно ожидать более определенного ответа, да и спрошено было без надежды на него. А вот попутно в словах Афины Павловны Олегу Петровичу показалось что-то примечательное, даже мало относящееся к вопросу, что промелькнуло, не зацепившись, и лишь через несколько минут он установил, что насторожило его мимолетное упоминание о «букарахе».
«Ну и что из того? — подумал он. — Афина права, хватит уж возиться с этой самоделкой, не то время, чтобы раскатываться на убогой тарахтелке. Ба, передам-ка я ее нашему ГПТУ, пусть ребята забавляются. Вот только ангела с нее надо снять, ни к чему им ангел».
И вдруг Олег Петрович вспомнил свой разговор с Кузьмой Кузьмичем и только тут догадался:
«Стоп! Как же я сразу не сообразил! Наталкивал же он меня на то, что предметом концентрации моих переживаний была вещь, которую я перенес из квартиры в машину; ведь это же ангела я перенес! Значит, действительно, не телевизор служит источником моих загадочных видений, а именно эта старинная статуэтка…»
Приехав домой, Олег Петрович, разумеется, сразу же отвинтил ангела с капота «букарахи», принес в спальню и поставил точно на то самое место, где статуэтка стояла всегда. Помня о подмеченной ранее периодичности явлений, он заглянул в дневник и с огорчением установил, что до появления желанного эффекта надо ждать дней восемь-девять.
«Странная закономерность, — не в первый уже раз задумался он, — почему в основе периодичности лежит такое „некруглое“ число — не месяц, не неделя, не декада».
И не впервые также стал он сейчас перебирать в памяти обстоятельства, сопутствующие явлениям. Он вспоминал подробности, глядя на ангела, машинально повертывая его на столе. Он даже наклонил его, поставив в то положение, в котором он был закреплен на машине, как бы вновь увидел, как во время поездки над капотом «букарахи» красовался ангел, летящий перед ветровым стеклом, освещенный красным светом луны. И тут Олег Петрович уловил наконец разгадку:
«В лунном свете был он во время дорожного происшествия!» Олег Петрович схватил настольный календарь, сравнил его с дневником и убедился: «Ну конечно, каждый раз явления происходили в полнолуние. А как же иначе! Мог бы и раньше догадаться, что должна быть связь с Луной, потому что именно на Селене собиралась Лия установить генератор импульсов. Значит, все эти видения наяву и то, что снилось, — следствия одного и того же процесса, все это сводится в единую систему, естественную и закономерную!..»
Ко времени возвращения Олега Петровича из Москвы план по бюро продвинулся в должной мере, безболезненно проходила и реконструкция, затеянная им при учреждении должности главного конструктора.
По новому, разработанному им положению к нему влился отдел технолога, числившийся ранее самостоятельной административной единицей. Бывший начальник технологического отдела инженер Онищенко становился его заместителем, ничего не теряя в окладе. Не ущемлялись и другие работники отдела, так что слияние произошло безболезненно, а Олег Петрович получил больше возможностей маневрирования. Правда, ему уже приклеили звание «реформатора», но звучало это безобидно. Закончилось и переоборудование помещений, поэтому Олег Петрович сразу же смог перебраться в новый кабинет.
