— Во внутреннем дворике живет кошка, пожалуйста, не кормите ее, — добавила медсестра, закончив подробные разъяснения о том, как пользоваться душевой комнатой, как регулировать больничную кровать, как работает столовая и обо всем прочем.
— Не кормить…
В конце своих пометок я написал «кошка» и обвел кружочком.
— Она ужасно растолстела, и в моче появился сахар, так что мы ограничиваем ее в еде.
Медсестра склонила голову и улыбнулась. Все здешние сестры носили бледно-розовые фартуки с двумя большими карманами и походили на преподавательниц кондитерских курсов или же на детсадовских нянь.
— Если у вас еще есть вопросы, пожалуйста.
Я перевел взгляд на маму, лежавшую на кровати.
— Нет-нет, у меня никаких вопросов. Все понятно.
Лежа на боку, она попыталась сделать поклон, и из-за этого ее голос, утонувший в одеяле, прозвучал еще более слабо.
За официальными оформлениями, разбором вещей и другими хлопотами первый день в хосписе прошел быстро. Приготовленная для нас комната, несмотря на поставленную сюда дополнительно обычную домашнюю кровать, была излишне просторной, обои и шторы выдержаны в бежевых тонах, южная сторона от пола до потолка застеклена. Ничего лишнего не было в помещении, но при этом его нельзя было бы назвать и холодным. Чистая, скромно обставленная комната.
Я разложил по своим местам вещи, привезенные в туго набитой сумке. У меня не было ни малейшего понятия, сколько продлится пребывание в хосписе. Разумеется, я знал от врача оставшийся срок — три месяца, но что означает эта цифра — к примеру, сколько спальных халатов сменит мама за это время, сколько напишет писем, сколько увидит снов, — этого я не мог ясно представить в своем воображении. Все привезенные мной вещи были аккуратно разложены на полочках туалета и ванной, в ящиках прикроватного столика.
За окном все незаметно окутал мрак.
— Пойду принесу ужин.
Выполняя указания дневной медсестры, я получил на кухне еду для пациента и обычную для себя, отнес все это в палату, и мы вдвоем поужинали. Маме полагалась обжаренная куриная грудка, тушеные овощи, луковый суп и мандариновое желе. У меня были мясные тефтели, а на десерт — шоколадный мусс.
— Давно мы с тобой не ужинали вдвоем, — произнесла мама, помешивая суп.
— Да, действительно, — ответил я.
Разговор прервался, слышно было только, как похрустывает на зубах еда. Мама полусидела на кровати, опустив взгляд на скользящий поднос с поставленной на него едой. Сидя на диване у стены, я глядел на ее профиль на фоне темного окна.
— Такое ощущение, что мы переехали на новую квартиру и приходится есть покупные о-бэнто. Все невкусное, чужое…
Мама медленно отправляла в рот по кусочку куриной грудки и тщательно разжевывала. На худой шее ее проступали все косточки, и было слышно, как она глотает.
— Если хочешь, поешь шоколада,
Я протянул руку и поставил шоколадный мусс на столик.
— Да, а ты желе.
Мама подала мне стеклянную вазочку. Глядя на ее худое бледно-голубое запястье, можно было подумать, что вазочка эта страшно тяжела. Не чувствуя вкуса, я в два приема проглотил желе.
Мы быстро привыкли к больничной жизни. Здесь не приходилось делать чего-то обязательного, можно было весь день проводить свободно. Только часы, отведенные для болеутоляющих уколов, напоминали о том, что находишься а больнице.
Моя чистюля-мама была очень довольна, что в хосписе не допускали ни малейшей халатности, с которой постоянно сталкиваешься в больнице. Ведра с грязными полотенцами не оставлялись по забывчивости в палате, назойливые объявления по внутреннему радио не тревожили дневной сон. Здесь властвовал покой, и лишь он один заводью обступал нас со всех сторон.
Когда у мамы было хорошее самочувствие, она обычно принимала солнечные ванны на открытой веранде или писала в Лондон другому сыну, моему младшему брату, Я хоть и находился здесь для присмотра за больной, но работы у меня, в общем, не было. Разве что стирка в первой половине дня, потом прогулка до почты, чтоб отправить письма по «авиа», а на обратном пути небольшие покупки. Иногда маме казалось, что ей становится хуже, и тогда я растирал ей спину и поясницу, а она, даже не глядя на часы, всегда точно через восемь минут говорила: «Все, достаточно» — и отводила мои руки.
В тот день я слонялся по коридорам, подыскивая, где бы почитать книжку. В комнате отдыха старик, лежа на кушетке, слушал через наушники радио. В музыкальном зале девушка лет двадцати с небольшим играла на гитаре, перелистывая страницы пособия. Играла запинаясь, неуверенно, но звуки были теплые. Заметив меня, она смущенно потупилась и опустила руки.
Рядом с музыкальным залом, в конце узкого коридора было еще одно помещение с надписью: «Комната волонтеров». А ведь в день приезда медсестра нас сюда не приводила…
С этой мыслью я приоткрыл дверь. И на какое-то время оцепенел от увиденного. Странное ощущение — словно невозможно сделать глубокий вдох, словно захолодели губы — появилось у меня на мгновение. Впрочем, может, мне это и показалось. Но одно было абсолютно точно: в комнате была Она. Она вышивала.
— А! Надо же… Виноват…
Стараясь избавиться от растерянности, я произносил бессмысленные слова. Она положила иглу и с удивлением обернулась в мою сторону.
— Вы не помните меня? Это было давно, больше двадцати лет назад. Мы жили рядом на даче и одно лето провели вместе…
На столе лежало полотно густо-зеленого цвета, под руками девушки оно было натянуто на круглую деревянную рамку.
Это пяльцы, чтобы растягивать материю, тогда она нигде не провисает и вышивка получается аккуратной — так объясняла мне она двадцать лет назад. Сбоку стояла корзинка с рукодельным набором. Оттуда выглядывали разноцветные нитки. Я старался разглядеть узор, но свет из окна был слишком яркий, И видно было плохо.
Она моргнула несколько раз, повертела наперсток и вновь подняла на меня взгляд.
— Да, конечно. Я помню.
Мы вышли с ней во дворик. Солнечные блики последних дней лета упруго плясали по газонам. На открытой веранде отдыхали несколько больных. Все они рассеянно смотрели куда-то вдаль. Шторы на мамином окне были задернуты. Наверное, она еще спит. Мы прошлись по двору, а потом уселись на скамейку за клумбами, откуда открывался самый красивый вид.
— Как вы сюда попали? Она заговорила первой.
— Здесь лежит моя мать. Рак грудной железы, уже перешло на позвоночник.
Она сочувственно вздохнула.
— А я сюда хожу как волонтер. Беседую с больными, занимаюсь цветами, провожу базары… Сейчас я вышиваю покрывало для постели.
