— Расчеты базируются на непроверенных данных, — запротестовал Язон.
Видя, что начинается спор специалистов, Рохан отступил от двери и пошел дальше. Он возвращался к себе не на лифте, а по крутой стальной лесенке, которой обычно никто не пользовался. Он прошел несколько отсеков. Видел, как в ремонтном цехе люди Девре возились со сварочными аппаратами около больших, неподвижно чернеющих арктанов. Издалека заметил овальные иллюминаторы госпиталя, в которых горел фиолетовый притемненный свет. Какой-то врач в белом халате бесшумно прошел по коридору, за ним автомат нес набор поблескивающих инструментов. Рохан миновал пустую и темную кают-компанию, клуб, библиотеку, наконец очутился в своем отсеке, прошел каюту астрогатора и задержался, словно желая что-то подслушать, но из-за гладкой двери не вырвалось ни звука, ни луча света, а крышки иллюминаторов были плотно затянуты болтами с медными головками.
Только в каюте Рохан снова почувствовал усталость. Он весь обмяк, тяжело сел на койку, сбросил ботинки и, закинув руки за голову, улегся, глядя в слабо освещенный ночником низкий потолок с делящей его пополам трещинкой на голубом лаке. Он бродил по кораблю не из чувства долга, не из любопытства к разговорам и жизни других людей. Он просто боялся таких ночных часов, потому что мысленно видел картины, которые не хотел вспоминать. Самым тяжелым было воспоминание о человеке, которого он убил, для того чтобы тот не убил других. Рохан должен был так поступить, но от этого не становилось легче. Он знал, что, если сейчас погасить свет, он снова увидит эту сцену, как тот, со слабой бессмысленной улыбкой идет за прыгающим в его руках стволом вейра, как перешагивает через лежащее на камнях тело без руки (этим мертвецом был Ярг, вернувшийся, чтобы после чудесного спасения так глупо погибнуть), как роняет вейр и падает лицом вниз… Рохан напрасно пытался прогнать эту картину, чувствовал острый запах озона, горячий удар рукоятки, сжатой его потной рукой, слышал стоны людей, которых, задыхаясь, стаскивал в одно место, чтобы связать, как снопы, и каждый раз близкое, знакомое, как будто вдруг ослепшее лицо пораженного потрясало его своим выражением отчаянной беспомощности.
Что-то стукнуло, упала книжка, которую Рохан начал читать еще на Базе, он заложил тогда страницу белым листом, но до сих пор не прочитал ни одной строчки. Он лег поудобнее. Подумал о стратегах, обдумывающих сейчас планы уничтожения туч, и его губы искривила пренебрежительная усмешка. «Это бессмысленно, все вместе… — думал он. — Хотят уничтожить… Мы тоже, мы все хотим уничтожить, но никого этим не спасем. Регис безлюден, человеку нечего здесь искать. Откуда же это упорство? Ведь точно так же людей могла бы убить буря или землетрясение. Ничье сознательное намерение, ничья враждебная мысль не стояла на нашем пути. Мертвый процесс самоорганизации… Стоит ли расточать все силы и энергию, чтобы его уничтожить, только потому, что мы сразу же приняли его за подстерегающего нас врага, который сначала из-за угла напал на „Кондор“, а потом на нас? Сколько таких зловещих, чуждых человеческому пониманию явлений может таить в себе космос? И мы должны везде побывать с уничтожающей мощью на борту кораблей, чтобы разбить все, что несовместимо с нашим разумом? Как они это назвали? Некросфера. Значит, и некроэволюция, эволюция мертвой материи. Может быть, лирянам и было до нее дело. Регис III был в их сфере. Может, хотели его колонизировать, когда их астрофизики предсказали превращение их солнца в Новую… Возможно, это была для них последняя надежда. Если бы мы оказались в таком положении, мы бы, конечно, боролись, разметали бы этот черный кристаллический помет, но сейчас?.. На расстоянии парсека от Базы, в свою очередь, отдаленной от Земли на столько световых лет… во имя чего мы здесь торчим, теряя людей, для чего ночами стратеги ищут наилучший метод аннигиляции, ведь о мести не может быть и речи…»
Если бы сейчас Хорпах появился перед ним, он бы сказал ему все.
«Каким смешным и одновременно безумным выглядит это „покорение любой ценой“, это „героическое упорство человека“, это желание отплатить за смерть товарищей, которые погибли, потому что их послали на смерть… Мы были просто неосторожны, слишком понадеялись на наши излучатели и индикаторы, наделали ошибок и теперь расплачиваемся… Мы, только мы виноваты».
Он размышлял так, лежа с закрытыми глазами, которые горели, словно под веками было полно песка. Человек, он понимал это сейчас, еще не поднялся на нужную высоту, еще не заслужил прекрасного звания галактоцентрической фигуры, прославляемой издавна. Дело не в том, чтобы искать только себе подобных и только таких понимать: нужно еще уметь не лезть не в свои нечеловеческие дела. Захватить пустоту, конечно… А почему бы нет… Но не нападать на то, что существует, что за миллионы лет создало свое собственное, никому и ничему, кроме законов природы, не подчиняющееся равновесие существования, деятельного, активного существования, которое ничем не лучше и не хуже существования белковых соединений, называемых животными или людьми.
Именно такого Рохана, переполненного благородным галактоцентрическим всепониманием любой существующей формы, пронзил словно игла, прокалывающая нервы, повторяющийся высокий крик сигнала тревоги.
Все его рассуждения исчезли, сметенные назойливым воем, заполнившим отсеки. В следующий момент он выскочил в коридор и побежал вместе с другими, в тяжелом ритме усталых шагов, в теплом людском дыхании, и, прежде чем добежал до лифта, почувствовал не каким-то отдельным органом чувств и даже не всем своим существом, а как бы восемнадцатитысячетонным корпусом корабля, молекулой которого стал, толчок, правда, показавшийся очень далеким и слабым, но встряхнувший тело крейсера от кормовых опор до носовых отсеков, удар ни с чем не сравнимой силы, который — он и это почувствовал — приняло и отразило нечто еще большее, чем «Непобедимый».
— Это он! Это он! — услышал Рохан крики.
Люди исчезали в лифтах, двери с шипением закрывались, кто-то грохотал по крутым лесенкам, не в силах дождаться своей очереди, но сквозь мешанину голосов, призывов, свистки боцманов, непрекращающийся крик сирен и топот из верхнего отсека пробился второй, беззвучный и от этого еще более тяжелый толчок следующего удара. Коридорные лампы мигнули. Рохан никогда не думал, что лифт может двигаться так медленно. Он стоял, не замечая, что продолжает изо всех сил втискивать палец в кнопку, а рядом с ним был только один человек, кибернетик Ливин.
Лифт остановился, и, выскакивая из него, Рохан услышал самый тонкий, какой только можно представить, свист, верхние тона которого — он был в этом уверен — уже не могло воспринять человеческое ухо. Словно стонали сразу все титановые соединения крейсера. Рохан влетел в рубку, понимая, что «Непобедимый» ответил ударом на удар.
