Аппетит у меня пропал, причем настолько, что вид степенно вкушающего пищу гурмана вызывал неприятие. Не совмещаются в сознании возвышенное и земное.
— Приношу свои извинения, — сказал я, вставая, — вынужден вас покинуть. Совсем забыл о важной встрече.
Тарандовски недоуменно посмотрел на меня, окинул взглядом стол.
— Вы же практически ничего не ели!
— Дела, господин Тарандовски, прежде всего дела! — отшутился я и направился к выходу. Конечно, настоящему — сквозь стены ходить не умел, хотя в данном случае очень хотелось. И если бы сейчас в стене вновь открылась дверь и сивиллянка поманила меня к себе, ушел бы, не задумываясь, плюнув на свои обязательства перед Мальконенном.
На выходе из ресторана я нос к носу столкнулся с Броуди. Он торопился в зал, но, встретившись со мной, несказанно расстроился. Видимо, система жизнеобеспечения сообщила ему о моем «выходе в свет» и он спешил навязать мне свое общество.
— Как, вы уже отобедали?
— Да, — благодушно кивнул я. Встреча с сивиллянкой настроила меня на минорный лад.
— А обещали сообщить, если почувствуете себя лучше. Хотел вам компанию составить… — Броуди окончательно упал духом. — Может быть, посидим в баре? — предложил он без тени надежды.
— Что вы, право, торопитесь, — пожурил я раймондца, не став играть «в кошки-мышки». — У нас впереди целый месяц, успеем еще пообщаться. Может, и надоесть друг другу успеем. Простите, но пора упаковывать вещи и готовиться к таможенному досмотру.
Кивнув Броуди на прощанье, я одарил его все той же улыбкой, которую считал похожей на сивил-лянскую. К своему багажу я не прикасался, так что упаковывать мне было нечего. Тем более готовиться к таможенному досмотру.
О небывалой красоты паруснике Сивиллы я узнал совершенно случайно. Произошло это в космопорту «Весты», где я коротал время в баре, ожидая рейса в систему Друянова. Сидел за стойкой, потягивал крем-соду со льдом и от нечего делать смотрел по телеканалу галактические новости. Бар был пуст, лишь через стул от меня за стойкой сидел пожилой сгорбленный меступянин. Вид у него был крайне потерянный, будто гуманоида постигло горе. Непоправимая потеря кого-то близкого случилась давно, но рана так и не зарубцевалась. На стойке перед меступянином стоял бокал с пронзительно-желтым напитком, но он не пил. Смотрел на бокал отрешенным взглядом и пребывал, вероятно, где-то далеко-далеко отсюда во времени и пространстве. Тело меступянина застыло в неудобной позе, двигалась только правая рука, причем двигалась как бы сама по себе, независимо от тела, набрасывая светокарандашом на клочке бумаги какой-то рисунок. Происходило это машинально и бесконтрольно — меступянин пребывал в прострации, загипнотизированный необычно ярким цветом напитка в нетронутом бокале.
Вступать в разговор с меступянином, отвлекая его от скорбных мыслей, не хотелось, но я все же непроизвольно посмотрел через его плечо на рисунок. И обомлел. Это была бабочка дивной красоты. Точнее, не вся бабочка, рисунок был не закончен, а только ее широко распахнутые крылья. Они искрились, переливаясь всеми цветами радуги, и от этого казалось, что крылья трепещут, а вокруг них мерцает солнечный ореол. Я впервые встретился с такой техникой плоскостной живописи — когда-то Леонардо да Винчи первым из художников игрой светотени сумел передать на плоскости объем, но мне не приходилось ни слышать, ни видеть, чтобы кто-нибудь мог передать на плоскости движение. Несомненно, меступянин был выдающимся художником, если не гениальным.
— Что это?! — невольно вырвалось у меня.
Меступянин медленно повернул голову. В узких щелях его глаз застыла беспредельная тоска.
— Это? Это Судьба, — тихо изрек он и сделал попытку скомкать рисунок. Я поймал его за руку.
— Где вы видели этого мотылька? Или это плод, вашей фантазии?
Молча освободив руку, меступянин скомкал-таки рисунок и сунул в карман. Затем встал со стула.
— Погодите! — буквально взмолился я. — Скажите, где вы его видели?!
— На Сивилле… — тихо пробормотал он и направился к выходу.
— Постойте! — попытался я его остановить, но меступянин ушел. А я почему-то не смог встать со стула и догнать его.
Второй раз какое-то подобие сведений о мотыльке Сивиллы я получил во время раута на конгрессе эстет-энтомологов на Палангамо. Совершив взаимовыгодную сделку с давним приятелем Раудо Гриндо (он предложил мне два экземпляра парусников четвертого класса с Парадигмы в обмен на одного третьего класса с Риодамапумы, который у меня был в трех экземплярах), мы прохаживались «по залу, раскланиваясь со знакомыми и болтая о пустяках. Как-то само собой кто-то из нас упомянул о Сивилле (причем вне контекста разговора об экзо-парусниках, а скорее в связи с закрытостью планеты Для изучения), и тогда Раудо Гриндо сказал, что среди присутствующих на рауте есть один граниец, который побывал на Сивилле. И даже показал мне его. Граниец Эстампо Пауде стоял в одиночестве, прислонившись к колонне, и, казалось, ничто вокруг его не интересует, кроме четок, которые он задумчиво перебирал пальцами левой руки. Я сделал вид, что он меня тоже не интересует, перевел разговор на другую тему, но затем, улучив момент, освободился от Раудо Гриндо и подошел к гранийцу.
— Господин Пауде? — спросил я. — Разрешите представиться, Алексан Бугой.
Пауде никак не отреагировал на мое имя, известное каждому эстет-энтомологу. Но он и не был эстет-энтомологом, и каким образом оказался на рауте, никто не знал. Продолжая спокойно щелкать костяшками четок, граниец молча поднял на меня глаза, полные грусти и печали, и я поразился, насколько выражение его круглых фасеточных глаз совпадало с выражением раскосых глаз меступянина из бара космопорта «Весты».
— Говорят, вы побывали на Сивилле? — снова спросил я.
Граниец продолжал молчать. Но он слушал меня, и это обнадеживало. И я пошел напролом.
— Вам не приходилось встречать на Сивилле мотылька… — как мог, я попытался описать рисунок меступянина.
Где-то посредине неуклюжих объяснений граниец отстранился от колонны и жестом остановил меня.
— Это Судьба, — тихо пророкотал он и медленно двинулся прочь.
Я не стал окликать его — слишком много народа было в зале, — но и последовать за ним не смог. Ноги будто приросли к полу, как в баре космопорта «Весты».
Более никаких сведений о мотыльке Сивиллы мне нигде не удалось обнаружить. Ни в одном источнике. Впрочем, и о самой планете ходили столь разноречивые слухи, что верилось в них с трудом. По одному из слухов, сивиллянки настолько скрупулезно и точно, чуть ли не по минутам предсказывают будущее, что жить становится неинтересно. В мистику я не верил, хотя поведение двух субъектов, побывавших на Сивилле, заставляло настораживаться, но вот в том, что необычайно прекрасный экзопарусник экстракласса обитает на этой планете, был уверен на сто процентов. Охотничье чутье меня никогда не подводило.
