Права Алина, я совершенно аполитичный тип и многого не понимаю. Например, что такое «санкционированный митинг»… Кем санкционированный? Теми, против кого митингуют? Тогда что это за протест, если он контролируется?.. Но я сейчас не затем сюда приехал, чтобы рефлектировать. Я здесь затем, чтобы увести отсюда Алину.
Протолкнувшись к рашистскому периметру, я пошел вдоль него. Но не так-то это было просто. Все-таки где-то впереди, похоже, что-то происходило, и толпа уплотнялась, а я лез через нее чересчур поспешно и боялся пропустить Алину, потому, когда меня слегка затягивало внутрь, я опять выбирался к краю и на пару шагов возвращался.
Я был почти уверен, что ничего Заяц с Дятлом не устроят, что все это так, понты и болтовня. Но вдруг?! Разве я мог рисковать? А если все-таки устроят? Они же больные на голову. Они ведь ни за белых, ни за красных, им лишь бы движуха была. А движуха будет, ох какая будет движуха, если тут что рванет.
Страшен даже не столько сам взрыв, а то, как начнет метаться толпа, давя и убивая. И если у кого-то есть оружие, то оно пойдет в ход. В том числе и ментовское… Предупредить полицию? Что это изменит? Может только спровоцировать панику…
Я все продирался и протискивался, меня толкали и обкладывали матом со всех сторон, хотя в целом настроение у людей было почти праздничное. Кто то легонько ударил меня по голове плакатом «Щуров, прокати на карусели», а я все высматривал и приглядывался, и сквозь дробь барабанов мне уже слышны стали обрывки фраз какого-то оратора – «…они должны понять, что мы – не сетевые хомячки…», «…не забудем, не простим…», «…осетрина бывает только первой свежести…», «…мы не гайки, нас не завинтишь…», – когда я увидел в просвет сперва ее руки с палочками и сразу узнал эти длинные, белые пальцы с ногтями без маникюра, а потом уже и ее саму. И полез вперед еще энергичнее…
И тут меня схватили под белы рученьки двое здоровенных бугаев с повязками «дружинник», и один из них рявкнул мне прямо в ухо:
– Куда прешь, дубина!
– Ребята, у меня там девушка… – забормотал я.
– Какая, нахрен, девушка?! Ты на митинг или на блядки?!
– Я пришел на митинг, – сказал я как можно хладнокровнее и посмотрел в глаза дружиннику. Тут ведь стоит только сорваться. – Но я увидел свою девушку, она там, с рашистами…
– С рашистами? – переглянулись бугаи. Я прямо видел, как автоматические стрелки в их голове со скрипом переводятся с одного пути на другой. А нас тем временем оттесняли, затягивали внутрь…
– Так бы и сказал, – дыхнул мне в лицо табачным перегаром второй. – Где она, телка твоя?
– А в чем дело? – попытался вырваться я.
– Да ни в чем, – отозвался первый. – Мы проводим. С нами – сподручнее.
И он многозначительно подмигнул напарнику. И я понял, что если сейчас Алину не найду, то уже точно попаду в кутузку.
– Там, там, она – торопливо показал я подбородком вперед и вправо.
И мы поперли свиньей. И впрямь оказалось, что втроем сподручнее, чем одному, если двое из троих – здоровенные шкафы с повязками и кого-то ведут. Люди расступались, и мы быстро выбрались снова к периметру. И я снова увидел рашистов. Лица у них были совсем другие, чем у всех…
Другие. Я вспомнил, как летом, когда соскучился, позвонил Алене и заикнулся, что хочу приехать к ней в лагерь, а она заорала в трубку: «Не вздумай, Толстый, не вздумай! Я тут другая, понимаешь?! – Потом слегка смягчилась: – Я тебе не понравлюсь…» Я не понимал, я обиделся, там ведь природа, речка, красота… А теперь, кажись, понял.
– Вот она! – крикнул я моим вертухаям, указывая на Алину пальцем и подбородком.
Разочарование у них на рожах было изрядное, но они меня отпустили. Однако не уходили. Мялись, наблюдали. Чем я им так полюбился? Наверное, тем, что делаю не то, что остальные. Куда-то лезу, чего-то ищу…
Алина колотила в барабан. «Мутин, Хорьков, Россия!» Она крепко сжимала палочки пальцами, которые должны были сейчас ласкать в Малом зале консерватории струны альта, поющие нежную сонату Карла Филиппа Эммануила Баха, сына Иоганна Себастьяна, о котором я и знать не знал до знакомства с Алиной. А он крут, покруче папаши. Это как раз его «папашей» считали и Моцарт, и Бетховен. Да я до встречи с ней и Моцарта-то с Бетховеном толком не слышал, я вообще только техно слушал.
И вот эта изысканная девочка лупит теперь в свой бутафорский барабан и орет:
– Мутин, Хорьков, Россия! Мутин, Хорьков, Россия!..
Я приблизился к ней и осторожно взял за локоть:
– Аля, пойдем.
Она посмотрела на меня невидящим взглядом. Потом узнала – взгляд сфокусировался. Но не остановилась:
– Мутин, Хорьков, Россия!
Она всегда была упрямая.
– Алька, пошли, мне тебе надо что-то сказать! – попытался я перекричать ее.
– Мутин, Хорьков, Россия!!!
– Аля! – крепче схватил я ее за локоть и дернул к себе.
Она качнулась, сделала шаг, но тут же вырвалась и отступила назад в строй. А я снова потянулся за ней, но внезапно получил смачный удар в челюсть, и голова у меня мотнулась, зубы лязгнули, а перед глазами сверкнула молния… Когда, миг спустя, зрение вернулось, я увидел, кто меня отоварил, – их «старшина», белобрысый парень моих лет с просветленным взором.
Но я даже сказать ничего не успел, потому что меня вновь подхватили под руки дружинники – «пошли, фраер!..» Я дернулся, но мне заломили руку, и я согнулся, но снизу искоса еще успел увидеть лицо Алины. Она не смотрела на меня. Она смотрела вперед и вверх, грациозно взмахивая палочками: «Мутин, Хорьков, Россия! Мутин, Хорьков, Россия!..»
А второй лозунг, тот, что про «путного» я отчетливо услышал, когда меня передали омоновцам, а те – ментам, уже в отдалении от толпы. Все-таки этот слоган был в разы громче.
Меня запихали в машину. В общем-то, не грубо и без наручников. Я знал, что лучше не сопротивляться, тогда, может, и пронесет. В машине уже сидели двое: один – конкретный ботаник, который даже тут смотрел этот самый митинг на планшетнике, а другой – в жопу пьяный пролетарий, пытающийся петь «Марсельезу», но все время забывающий слова.
На меня они особо внимания не обращали, и я сел в своем уголке, потирая то саднящие руки, то подбородок, то виски. Я вспоминал все эти нашумевшие истории про милицейские палки, загнанные в зад, про инфаркты в отделении, про исчезнувших людей… И до меня стало доходить, что все это сейчас где-то рядом со мной, и мне страшно захотелось лечь, уснуть, а проснуться дома.
И еще я думал про то, что Алины больше нет у меня, это она красиво сыграла мне на ударном инструменте. Но что все-таки она молодец, хоть и дура. А я, наверное, зря держусь в стороне от всего этого, и пока таких, как я много, все так и будет… Но если даже я ввяжусь во всю эту хрень, то все равно буду не с ней, а по другую сторону баррикад… Если жив, конечно, останусь. Вот главное.
