Любую другую социальную общность заклевали бы, но…
Противостояние продолжалось весь период существования Союза, а пропагандируемая им идея нового порядка не только не сгинула — расширилась на другие страны.
Так же стремительно, как страна Советов возникла, она исчезла. Без опустошительных гражданских войн, без раскола на удельные княжества — лишь входившие в ее состав республики стали автономными.
Противники радовались победе недолго: оказалось, что накопленный потенциал противодействия стал работать против них. Началась череда экономических кризисов. Попытки же окончательно разделаться с самым большим по территории государством на Земле ни к чему не привели. Социологические институты, уже давно собаку съевшие на идеологических войнах, только руками разводили — было нечто объединяющее у народов, проживающих в новой Российской Федерации.
«Учи русский язык, — говорил Бобу отец, еще помнящий дедов дом в пригороде Варшавы. — Поймешь образ мыслей этого народа. А он — парадоксален. Язык отражает смешанность в русском сознании культур Европы и Азии: есть в нем и санскрит, и тюркские корни, германские, латинские, греческие. Разнородное смысловое богатство речи определяет образ мыслей. Там, где правильно мыслящий тот же грек видит один выход из проблемы, русский находит пять или шесть лазеек. В синонимах все дело, в их количестве на каждое определение!»
Чем больше младший Стравински изучал русскую культуру, тем больше он убеждался в правоте отца. В России, неважно какого строя, шамкающий сгнившими зубами подвыпивший дворник мог рассуждать с копающимся в двигателе машины орнитологом о роли мировой литературы, а министр культуры считал за честь отплясывать гопак на дне рождения шестилетней дочери в банкетном зале Пушкинского музея. И примеры эти — в пределах нормы, не курьеза.
«Дикари!» — скажет любой цивилизованно мыслящий человек.
«Взгляните на то, что творят эти дикари», — ответит ему Стравински.
Русские никогда не могли стоять у конвейера — им становилось скучно. Они, даже косоглазые, не совсем азиаты. Если нужда работать и заставляла, то по трезвости рабочие выдвигали рацпредложения, «как енту хрень с полподвыверта обточить».
Но если дело касалось чего-то уникального и штучного, здесь с «дикарей» стоило брать пример, хотя следовало учитывать, что даже голубоглазые — они не совсем европейцы. «Что русскому хорошо, то немцу — смерть». И пример, обходясь без лишней рекламы, брали, поскольку в деле освоения космоса «советы» весьма преуспели.
Начало было положено соперничеством двух инженерных гениев, Королева и фон Брауна: каждый из них мечтал попасть на Марс. История космической гонки совпала с холодной войной. Американцы, постоянно проигрывая в сроках, поднапряглись и высадили человека на Луну. Победа оказалась пиррова — русские раньше конкурентов поняли, что делать на спутнике нечего. Американцы, наивно полагая, что и здесь они в фаворе, стали налаживать производство систем многоразового использования. Русские лишь усмехались — умыкнув еще на старте проекта у противников лекала, они посчитали, что космопланы просто не оправдывают себя: для их дорогого использования нет цели. Хотя все же один свой подобный корабль запустили — всего лишь для того, чтобы испытать отдельные узлы с компонентами да компьютер, автономно управляющий полетом. IBM-совместимое человечество предпочло не заметить наличия цифровых супертехнологий у «дикарей».
А зря — русские о Марсе не забывали.
«Как-то странно, — думал Стравински. — Мы не хотели замечать очевидных вещей. То, что в единственной стране мира есть профессия — архитектор космических поселений. То, что экипажи межпланетных кораблей „запускать“ в лабораторных условиях русские стали еще в конце шестидесятых годов двадцатого века. То, что приоритетом у них стала орбитальная космонавтика, а вместе с ней накапливался опыт орбитального строительства. А сколько типов межпланетных двигателей было испытано?
И с какой поразительной легкостью промышляющая добычей сырья страна построила „Леонтьева“, который доставил нас сюда… Технология литья корабля на орбите из вспененного полимерного бетона по надувной опалубке уже давно была ими отработана. Чего же мы удивляемся, что Советский Союз, еще до своего перерождения на Земле, колонией обосновался на Марсе!»
Тайная экспедиция, кто бы мог подумать! Фанатики, боящиеся огласки неудач…
«Коммунистическая угроза!» — кричат ныне НАСА и ЕСА. Обрадовались политики, найдя замену «зеленым человечкам».
«А мой отец предупреждал, — усмехается Боб Стравински, — что просто так все идейные из страны не исчезают! Да они же пели прямым текстом нам в уши, что на Марсе будут яблони цвести!»
Яблонь, правда, не наблюдалось.
Ассимилировавшиеся таинственным образом серп и молот — да.
Американские умники — еврей, англосакс и поляк, — надев скафандры «Орлан Э-3», ждут на орбитальной марсианской станции русского пилота, чтобы тот доставил их к взлому очередного научного орешка, скрывающего то, чего теоретически не может быть.
Почему пилот русский?
Потому что никто другой в пылевые бури не летает.
Почему русские скафандры?
Потому что в ложементы российского спускаемого аппарата другие не лезут.
Влезут ли в русскоязычную загадку англодумающие головы?
«Спасибо, папа, за совет! Я учил язык, но стал ли лучше оттого русских понимать?»
* * *
— Я не знал, что вы интересуетесь космическим сленгом, — голос Симпсона вывел Боба из задумчивости, заставив открыть глаза и пошевелиться. Тошнота вернулась.
«Чертов обратный кинетоз!» — мысленно выругался Стравински. Вроде бы на орбите Земли было не так худо, в полете притяжение создавало постоянное ускорение и торможение корабля. Вот только за год полета организм соскучился по нормальному ощущению веса и капризничал.
— Культурологические исследования, — ответил социолог, сглатывая слюну. По требованию врача с «Леонтьева» перед посадкой ученые очистили желудки и кишечники, но вырвать могло желчью, а разговор успокаивал — отвлекал от приготовленного на экстренный случай пакета. — Да и не только в них дело. Просто интересно, почему выход на орбиту называется «подскок», а в открытый космос — «надеть подгузник на свидание с Евой».
— Ну, «подгузник» — это скафандр, понятна аналогия… — Брайман от резкого движения рукой закрутился вокруг горизонтальной оси, ударился шлемом о датчик давления. — Ой! А при чем здесь Ева?
Стравински открывает рот и собирается объяснить, что ЕВА опять же аббревиатура, от extra-vehicular activity, обозначения внекорабельной деятельности, и вообще англоязычная иносказательность часто связана с сокращениями, поэтому к русскому случаю не имеет отношения. И странно, что Брайман всего этого не знает, при своей-то энциклопедичности… Но не успевает — люк открывается, в него просовывается девичья голова с короткой мальчишеской стрижкой.
