— Так ее может надо это, типа на привязи держать, чувак? — спросил ЛСД.
— Нет, он — оно совсем ручное.
— Ништяк. Слушайте, так чего ж мы ждем? Давайте чего-нибудь учиним!
И мы учинили.
Пробираясь по быстро заполняющемуся народом парку, с привалившейся ко мне Соней я почувствовал некое подобие свободы. По сравнению с квартирными тусовками, неизменно вызывающими клаустрофобию, этот крупномасштабный би-ин на свежем воздухе, под солнцем и небесами, казался раем.
— Мы взяли хот-догов на лотке (Квартилла нерешительно попробовала хот-дог, потом съела его со смаком, а Соня сожрала мой почти целиком, не просыпаясь) и двинулись к Холму Хиппи, откуда можно было увидеть все, что происходило внизу. По дороге я все ждал, не появится ли Бахус. Он ведь непременно должен появиться на такой мощной тусовке. Вот бы его встретить, тогда он, возможно, освободил бы меня от своих чар. Но там был кто угодно, кроме него. По моим подсчетам, там было несколько тысяч человек, однако я не заметил, чтоб у кого-нибудь лилось вино из ладони.
Добравшись до вершины холма, мы плюхнулись на траву. Внизу грохотала группа.
— Это кто? — спросил я.
— Чувак, ты, вообще, откуда взялся? — Ты что, не узнаешь «Куиксильвер Мессенджер Сервис»?
Я покачал головой, потрясенный.
— Ну и история. Это как на Вудстоке.
— История? Вудстэк? Ну и накрыло тебя, чувак!
Квартилла, была, похоже, очарована музыкой, и я объяснил ей, кто играет. Хотя по латыни это вышло забавно.
— Вестники Меркурия? Какая честь! — Она начала раскачиваться в такт музыке.
Я снова лег на траву. Одному богу известно, где я в итоге окажусь. Хоть бы на минуту расслабиться. Как будто поняв, о чем я думаю, явился ЛСД. Он размахивал косяком.
— Хочешь затянуться, приятель?
— Мега-расколбас, чувак?
— Чего?
— А, ну ладно давай.
Довольно скоро, после того, как по кругу прошел третий косяк, день стал прозрачен, а все мои заботы исчезли.
Квартилла хихикала.
— Я чувствую себя дельфийским оракулом.
— Эй, чувак, — воскликнул ЛСД, — я врубился! Эта ганджа возвращает мою школьную латынь!
— Даже Гусеница, уж на что грубиянка, а дает мне иногда пососать свою трубку.
Спавшая у меня на бедре Соня проснулась и привстала на локотках. Флетчер и ЛСД ошалели после первого же ее слова. Глаза у них были величиной с блюдце на Безумной Вечеринке.
ЛСД пришел в себя первым. Он медленно протянул руку, предлагая Соне косяк, она взяла его, глубоко затянулась, отдала обратно.
— Благодарю, сэр. Я уже говорила, что вы напоминаете одного моего знакомого?
ЛСД хорошенько запарился.
— Оттяжно, чувак. Более чем. Как ты там говоришь?
— Мега-расколбас?
— Точно!
ЛСД прикурил новый косяк от старого, и теперь мы курили впятером.
Денек был безмятежный. Кто-то пришел, принес холодного пива. Кто-то преподнес нам дар — банку сжатого воздуха с приделанным к ней рожком. Флетчер и ЛСД начали по очереди извлекать звуки, пока не устали.
Когда опустились сумерки и би-ин начал закругляться, мной овладела меланхолия, остальными тоже.
— Чувак, ты хочешь, чтоб этот день никогда не кончался? — вопросил Флетчер в манере, которую ошибочно считал риторической.
Я все еще был слегка под кайфом.
— Ты хочешь, чтобы жизнь была одной большой тусовкой?
— Ну, чувак, кто ж не хочет? — Я достал из кармана конфетти. — Я в силах осуществить ваше желание, ребята. Я посыплю вас этой волшебной эльфийской пылью, — что и сделал.
— И как только я протрублю в рог — я показал им рог — начинается ваша нескончаемая тусовка.
Хипы хихикнули.
— Ну, ты, чувак, совсем выпал.
— Сейчас сам увидишь, — начал я, но тут почувствовал спиной холодную сталь.
— Вот я и добрался до тебя, чародей! — сказал Эрмерос.
Я поднес рог к губам, но Эрмерос ткнул меня острием.
— И не пытайся!
Флетчер шагнул вперед.
— Дай-ка я.
Он взял у меня рог и засунул его в банку с воздухом. Потом нажал на кнопку.
Волшебный рог начал трубить, и вселенная взорвалась. Все когда-либо происходившие тусовки проносились мимо как в кино, где миллион кадров сменяется за минуту. Я танцевал на «Титанике», участвовал в пикнике с двумя французами и обнаженной женщиной, был зрителем, пьющим шампанское на поле битвы Наполеона, танцевал буги в «Клубе 54», был в древнеегипетском храме, на балу в России. И это лишь в первую пикосекунду.
Собравшись с последними силами, я попытался развернуться. Все равно, что пробираться через патоку. Я мог двигаться только в те наносекунды, когда пробирался сквозь сверкающие тусовки.
Я был подобен рассыпающемуся камню, я вертелся, чтобы явиться перед Эрмеросом.
И, пройдя через миллиард тусовок, я предстал перед ним.
Тогда рожок замолчал. Флетчер, видимо, все-таки отпустил кнопку.
Нас окружили динозавры. Кажется, Тиранозавры Рекс. Они танцевали, сотрясая землю.
Точнее, они тусовались.
Эрмерос был ошеломлен, но я был беспощаден.
— Тут не до смеха, — посоветовал я ему. Потом я его со страшной силой толкнул, прямо за круг зверей.
В это же время, я закричал Флетчеру:
— Играй!
Рог зазвучал, как раз вовремя.
Радиоактивное излучение от взрыва Эрмероса пробросило нас через тысячу рамок, заставив закрыть глаза. Но оно нас так и не затронуло.
— Mea culpa,[6] чувак.
Тишина. Благословенная тишина. Наверно, в банке кончился воздух.
Я робко приоткрыл один глаз, затем другой. Флетчер держал в руках разбитые останки волшебного рога, который распался из-за того, что в него слишком долго дули. А находились мы — как я с изумлением обнаружил — в апартаментах Энн Мари, на встрече Миллениума, которая, похоже, была в полном разгаре.
Я провалился в кресло.
— Прямо к старым проблемам. Измена, чувак.
Выбежала Энн Мари, бойкая как обычно.
— Лорен, я так рада, что у тебя получилось.
— Не шути со мной, Энн Мари. Ты не представляешь, что я испытал.
— Ну конечно, как же я могу представить? Я же не видела тебя двадцать лет, с тех пор как той ночью ты так круто вырубился, напугав меня до смерти!
— Двадцать?
Я посмотрел на хозяйку повнимательнее. Действительно, у нее на лице стало гораздо больше морщин. Так что в итоге я вернулся не туда, откуда ушел. Из чего следовало, что я по-прежнему потенциально взрывоопасный оккупант, не имеющий возможности убежать. Как только закончится эта вечеринка, во мне и в моих спутниках проснется новая сила, способная разнести вселенную.
Я склонил голову.
— Простите все. Правда, простите.
