К несчастью, радиоизоляция тюремного пузыря не была полной, потому что мы слышали журчание сериала «Гонифф-69». Типичная дурь. Бесстрашный агент Джим Говнофф гоняется за героиней-рецидивисткой, которую играет Лейкемия Лавалье — та, что прославилась благодаря сериалу «Жизнерадостный некрофил». Вооруженная негодяйка слямзила кроваво-красный карбункул и бегает от Говноффа по всем континентам, а ее больной сынишка тем временем рыдает по мамочке и попадает на операционный стол к добрейшему хирургу Марку Бруту, профессору френологии, который по ночам подрабатывает тем, что варит самогон в кладовке торгового центра. Ну и прочая интеллектуальная хренотень. Народ кипятком писает.
Спустя некоторое время я упросил Фе ненадолго отлипнуть от Секвойи и отвел ее в сторонку — если внутри сферы что-то можно назвать сторонкой.
— Ну, как он там? Что с Угадаем?
— Все в порядке. В полном порядке.
— Фе!
— Ей-ей.
— Не вешай мне лапшу на уши. Он здорово изменился, и мы оба это знаем. Что с ним произошло?
— Понятия не имею.
— Он по-прежнему «твой парень»?
— Да.
— Но он… э-э… все тот же парень?
— Иногда.
— А иногда — что?
Она удрученно покачала головой.
— Ну, так что же случается тогда?
— Откуда мне знать?
— Фе, у тебя ушки получше, чем у летучей мыши. Ты слышишь то, чего никто не слышит. И я замечал, как ты прослушиваешь эфир вокруг него. Что ты там слышишь?
— У него нет жучка в голове.
— Это не ответ.
— Я люблю его. Гинь.
— Ну и?
— Прекрати ревновать.
— Дорогая Фе, я тебя люблю и всегда желал тебе только добра. Ты превратилась в важную персону, и меня распирает от гордости, потому как ты, в сущности, моя единственная дочь… мой единственный ребенок. Ты же, я уверен, в курсе того, что члены Команды не могут иметь детей. Этим тоже оплачено наше бессмертие.
— О-о… — простонала она, и глаза ее наполнились слезами.
— Ты не знала? Понимаю твое горе. Но над этим фактом тебе придется хорошенько задуматься.
— Я…
— Отложим этот вопрос на потом, — твердо оборвал я. — А сейчас снова прояви себя взрослой женщиной и сосредоточь все свое внимание на Секвойе. Итак, что с ним происходит время от времени?
После долгой-предолгой паузы она прошептала:
— Нам надо быть предельно осторожными. Гинь. Говори совсем тихо.
— Да? Почему?
— Сейчас нам ничего не грозит, поскольку он спит.
— Не грозит — что?
— Послушай. Когда Лукреция Борджиа умертвила его в корпусе, где находится Экстро-К…
— Такое не забыть. Он крепко помучился.
— Тогда все нервные клетки и клетки его мозга рассоединились на время. Стали совершенно изолированными. Как острова в океане.
— Но потом-то все связи между ними восстановились, и он ожил.
Фе согласно кивнула.
— Гинь, сколько, по-твоему, клеток в мозге?
— Не знаю в точности. Миллиардов сто, если не больше.
— А каков объем памяти Экстро-Компьютера? В битах?
— Опять-таки точно не знаю. Полагаю, эта растяжимая дурында рассчитана на тысячи миллиардов.
Фе опять энергично кивнула.
— Правильно. Когда Вождь временно умер и каждая его клетка оказалась в полной изоляции, Экстро переселился в Секвойю. В каждую клетку его мозга непрошеным гостем поместился один бит сверхкомпьютера. Таким образом, он — это Экстро, а Экстро — это Секвойя. Они одно целое. И временами сквозь него говорит другое существо — или другая вещь, не знаю, как тут выразиться.
— Не торопись, Фе. Я не поспеваю за тобой. Это выше моего разумения.
— И всякое другое электронное устройство способно разговаривать с Экстро и слушать Экстро. Используя Секвойю в качестве передатчика. Вот почем мы должны быть предельно осторожны. Электронные машины образуют сплоченную сеть и доносят обо всем, что подслушают. Не исключено, что они проникают даже в наши мысли.
— Они все доносят Экстро?
— Да.
— Через Вождя?
— Да. Он как бы распределительный щит.
— Ты уверена на все сто?
— Нет. Похоже, ты так и не понял. Гинь, как устроена моя воспринимающая система. Я беспрерывно улавливаю пересекающиеся потоки информации буквально на всех частотах. Одни сигналы слышу громко и отчетливо, другие едва-едва, к тому же с помехами. Сигналы, идущие к Вождю и от него, я слышу урывками, бессвязными кусочками. Так что я ни в чем не уверена.
— Теперь понятно. Цены тебе нет, дорогая Фе. Спасибо, милая.
— Если я такая бесценная, отчего же ты не помог мне справиться с охранниками? Вместе мы бы их запросто вырубили.
— Возможно. Почему мы этого не сделали — объясню в другое время и в другом месте. А пока скажу просто: не могли. И не дуйся. Теперь, голубушка, иди к Секвойе и хорошенько заботься о нем. Мне же надо пораскинуть мозгами над тем, что я услышал.
Тут мне вспомнилось, как в моей голове мелькнула мысль, что Секвойя одержим дьяволом. Я попал пальцем в небо, говоря о подспудной страсти, которая порой завладевает человеком. Страсть оказалась ни при чем. Компьютеру страсти не знакомы. Только холодная логика, к тому же заранее вложенная в него жесткой программой. Итак, суть проблемы в следующем. Если Фе не ошибается и Экстро на самом деле вселился в сознание профессора Угадая, получив контроль и над ним и над всей электроникой планеты, каким будет планируемый результат этого необычного комменсализма, или сотрудничества, или симбиоза — или, вероятнее всего, паразитизма? Кто нагреет на этом руки? Вот ключевой вопрос, на который у меня не было даже приблизительного ответа.
Сегмент пузыря открылся, и вошел тюремщик с закрытой тележкой, в которой оказалось съестное.
— Мини! — весело провозгласил он.
В наши дни завтраки, обеды и ужины упразднены. Теперь прием пищи именуют Мини, Полу, Четверть, Миди и Макси.
— Кушать подано, проходимцы. Наваливайтесь на еду, покуда на вас не навалился совет директоров. Говорят, даже перед казнью аппетит не пропадает.
Тут до меня наконец дошло, что тюремщик тараторит на двадцатке, и я узнал Гудини.
— Гарри! — воскликнул я.
Он хитро подмигнул.
— Насыщайте свою утробушку. Остальное предоставьте мне.
— Но что ты тут делаешь?
— Как что? Получил срочную депешу и явился на зов.
— Что за депеша? От кого?
— Это сейчас не самое главное. Заставь снимателя скальпов поесть. Не люблю иметь дело с дохляками. — И исчез, затворив за собой сегмент.
Гарри Гудини — величайший мастер по исчезанию. Он работает с мафией с самого дня ее возникновения. Был один великий художник в Китае. Так вот, он потрясающе расписал стену императорского дворца в Пекине. После того, как он снял занавес и показал свою картину собранию дворцовой знати, он открыл нарисованную дверь — и навсегда исчез. Если вам не ясно, как он это проделал, — спросите у Гарри. Он откалывает фокусы и почище.
