Он двинулся вперед по шуршащему песку, постепенно глаза его освоились с разлитым в воздухе солнцем, и он увидел Сару.
Она сидела в пестром шезлонге под пальмами, рядом на песке стоял элегантный, пастельных тонов кувшин.
Воздух был с привкусом соли, и дыхание океана разбавляло прохладой зной на берегу.
Заслышав шаги, женщина встала и протянула руки навстречу Вебстеру. Он подбежал, стиснул протянутые руки и посмотрел на нее.
— Нисколько не состарилась. Такая же прекрасная, как в день нашей первой встречи.
Она улыбнулась, ее глаза лучились.
— И ты, Джон… Немного поседели виски. Это тебе даже к лицу. Вот и все.
Он рассмеялся.
— Мне скоро шестьдесят, Сара. Зрелость подкрадывается.
— Я тут принесла… Один из последних шедевров Бэлентри. Сразу станешь вдвое моложе.
Он крякнул.
— И как только Бэлентри не угробил половину Женевы своим зельем.
— Но этот напиток ему удался.
Она была права. Пьется легко, и вкус необычный — пьяняще-звонкий.
Вебстер пододвинул себе шезлонг и сел, не отрывая глаз от Сары.
— Красиво у тебя здесь, — сказала она. — Рендолл?
Вебстер кивнул.
— Уж он отвел душу, так разошелся, что я его еле остановил. А эти его роботы! На что он шальной, так они еще хлестче!
— Зато какие великолепные вещи делает! Оборудовал для Квентина марсианскую комнату — это что-то неземное!
— Слышал, — сказал Вебстер. — Мне он непременно хотел отделать кабинет под уголок космоса. Дескать, самая лучшая обстановка, чтоб посидеть, поразмышлять. Даже обиделся, когда я сказал, что не надо.
Глядя в голубую даль, он потер левую руку большим пальцем правой руки. Сара наклонилась и отвела палец в сторону.
— До сих пор не избавился от бородавок, — заметила она.
— Ага, — ухмыльнулся он. — Можно свести, да все никак не соберусь. Очень я занятой человек. Да и свыкся с ними.
Она выпустила его палец, и он опять принялся машинально скрести бородавки.
— Занятой человек, — повторила она. — То-то тебя давно не видно. Как книга подвигается?
— Можно садиться и писать. Уже размечаю главы. Сегодня проверял последний пункт. Хочется ведь, чтобы все было точно. Побывал в одном месте глубоко под землей, это под старым зданием Управления Солнечной системы. Какая-то оборонительная установка. Оперативный центр. Включаешь рубильник — и…
— И что?
— Не знаю, — ответил Вебстер. — Надо думать, что-нибудь достаточно эффективное. Не мешало бы выяснить, да не могу себя заставить. Столько копался в пыли последние двадцать лет, больше сил нет.
— Я смотрю, ты что-то приуныл, Джон. Как будто устал. С чего б это? Не вижу причин, ты у нас такой энергичный. Налить еще?
Он покачал головой.
— Нет, Сара, спасибо. Не то настроение. Мне страшно, Сара, страшно.
— Страшно?
— Эта комната… Иллюзии. Зеркала, которые создают иллюзию простора. Вентиляторы, которые насыщают воздух брызгами соленой воды, насосы, которые нагоняют воду. Искусственное солнце. А не хочется солнца — щелкни рычажком, и вот тебе луна.
— Иллюзии, — произнесла Сара.
— Вот именно. Вот все, что у нас есть. Нет настоящего дела, нет настоящей работы. К чему стремиться, для чего стараться? Вот я проработал двадцать лет, а закончу книгу — кто ее прочтет? Потратить на нее немного времени — вот все, что от них требуется. Куда там! Зайдите, попросите у меня экземпляр, а если недосуг, я и сам буду рад принести, лишь бы прочли. Никто и не подумает. И стоять ей на полке рядом со всеми прочими книгами. Так какой мне от этого толк? Что ж, я тебе отвечу. Двадцать лет труда, двадцать лет самообмана, двадцать лет умственного здоровья.
— Знаю, — мягко сказала Сара. — Все это мне известно, Джон. Последние три картины…
Он живо повернулся к ней.
— Как, неужели…
Она покачала головой.
— Нет, Джон. Они никому не нужны. Мода не та. Реализм — это старо. Сейчас в чести импрессионизм. Мазня…
— Мы слишком богаты, — сказал Вебстер. — У нас слишком много всего. Мы получили все, все и ничего. Когда человечество перебралось на Юпитер, Землю унаследовали те немногие, которые на ней остались, и оказалось, что наследство для них чересчур велико. Они не могли с ним справиться, не могли осилить. Думали, что обладают им, а вышло наоборот. Над ними возобладало, их подчинило себе, их подавило все то, что им предшествовало.
Она протянула руку, коснулась его руки.
— Бедный Джон.
— От этого не отвертишься, — продолжал он. — Настанет день, когда кому-то из нас придется взглянуть правде в глаза, придется начинать сначала, с первой буквы.
— Я…
— Да, что ты хотела сказать?
— Я ведь пришла проститься.
— Проститься?
— Я выбрала Сон.
Он быстро, испуганно вскочил на ноги.
— Что ты, Сара!
Она рассмеялась, но смех был насильственный.
— Присоединяйся, Джон. Несколько сот лет… Может быть, когда проснемся, все будет иначе.
— Только потому, что никто не берет твоих картин. Только потому…
— По тому самому, о чем ты сам сейчас говорил. Иллюзии, Джо. Я знала, чувствовала, просто не умела до конца осмыслить.
— Но ведь Сон — тоже иллюзия.
— Конечно. Но ты-то об этом не будешь знать. Ты будешь воспринимать его как реальность. Никаких тормозов и никаких страхов, кроме тех, которые запрограммированы. Все очень натурально, Джо, натуральнее, чем в жизни. Я ходила в Храм, мне там все объяснили.
— А потом, когда проснешься?
— Проснешься вполне приспособленным к той жизни, к тем порядкам, которые будут тогда царить. Словно ты родился в той эре. А ведь она может оказаться лучше. Как знать? Вдруг окажется лучше.
— Не окажется, — сурово возразил Джон. — Пока или если никто не примет мер. А народ, который ищет спасения в Сне, уже ни на что не отважится.
Она вся сжалась, и ему вдруг стало совестно.
— Прости меня, Сара. Я ведь не о тебе… Вообще ни о ком в частности. А обо всех нас, вместе взятых.
Хрипло шептались пальмы, шурша жесткими листьями. Блестели на солнце лужицы, оставленные схлынувшей волной.
— Я не стану тебя переубеждать, — добавил Вебстер. — Ты все продумала и знаешь, чего тебе хочется.
Люди не всегда были такими, подумал он. В прошлом, тысячу лет назад, человек стал бы спорить, доказывать. Но джуэйнизм положил конец мелочным раздорам. Джуэйнизм многому положил конец.
— Мне все кажется, — мягко заговорила Сара, — если бы мы не разошлись…
Он сделал нетерпеливый жест.
— Вот тебе еще один пример того, что нами потеряно, что упущено человечеством. Да, многого мы лишились, если вдуматься… Нет у нас ни семейных уз, ни деловой жизни, нет осмысленного труда, нет будущего.
