— Идите, Болотов, идите, — напутствовала Танела. — Он хороший, — шепнула она мне.
Но Болотов не уходил.
— Пусть вас не смущают эти прутья вместо стенки. Ведь бокс предназначался для редких животных, но ни как не для сверхгомосапиенса. — И он рассмеялся. — Вы внесли койку? — спросил Болотов уборщицу. — Ах, вижу. Спасибо. Надо бы еще туда столик и стул. Вы присмотрите где-нибудь. Потом поставим.
— Хорошо, я постараюсь.
Болотов вместе со мной вошел в бокс-клетку. Мы сели с ним на стоящую у стеклянной стены койку.
— Вот посидим, как у нас принято, перед началом пути.
— Пути? — переспросил я. Болотов смущенно улыбнулся:
— Я имею в виду исследование. Оно — как длинная дорога. Вам придется набраться терпения.
— Если это необходимо для того, чтобы меня повсюду выслушали, я готов на все, — заверил я.
— Ну вот и прекрасно! Танела будет дежурить. Пока, прощайте.
И он вышел из клетки. Дверь за ним сама собой захлопнулась, притом, как выяснилось, на автоматический замок.
Танела заметила это, вернувшись откуда-то, и всплеснула руками.
— А ведь ключа-то у меня нет! Как же теперь вы? — воскликнула она.
— Буду переговариваться через эти прутья, — пошутил я.
В мыслях моей новой знакомой я прочитал ее опасение за меня. И еще я понял, что первое впечатление о ее молодости было ошибочно, потому что она думала и о своих внуках.
— Этот ужасный запах от вашего найна остался. Но ничего, я проветрю помещение. Над залом крыша поднимается механизмами, и я знаю, где их включать.
— Вот за это спасибо вам, Танела. Запах вообще пре следует меня в вашем мире, а тут…
— Так чего же это вас, дружок мой, в клетку вонючую засунули, как зверюгу какую?
— Они хотят с помощью своих приборов убедиться, человек ли я.
— Так лучше б тогда профессора Сафронова сюда поместить! Его прежде всего проверить надо.
— Разве есть сомнения?
— И немалые. От древних китайцев, есть у нас такой мудрый народ, дошло до нас следующее изречение: «Те, кто не испытывают стыда, уже не люди». Не знаю, есть ли здесь аппаратура для определения стыда, но по ней можно было установить, человек здесь или уже не человек. Да что это я заболталась. Пойду подниму крышу.
Она подбежала к одному из пультов, и раздался звук заработавших моторов, и вместе с тем я ощутил струю свежего воздуха, которая показалась мне живительным напитком.
" Когда Танела снова подошла к клетке, я поблагодарил ее, сказав:
— Пока есть у вас люди, так заботящиеся о других, я могу надеяться, что не даром пришел к вам.
— Мне смертельно хочется узнать о вашей Цели, но я боюсь, что вы, как говорят у нас в народе, «с утра не емши».
Я понял ее и объяснил, что вообще-то пища мне не требуется, если есть солнечные лучи, и что утром мне удалось зарядиться энергией солнца.
Они беспрекословно решили, что этого мало.
— И вы никогда не едите? — удивилась она. Пришлось ей поведать о своем каменном мешке, где
готовился я к переходу в этот мир, и о той пище, которую мне давали в узенькую щель, чтобы поддержать мое существование без солнечных лучей. Она допытывалась, что это была за пища, и решила, что она напоминает пшенную кашу, после чего умчалась приготовить для меня еду.
Примечательно, что никто из мужчин, общавшихся здесь со мной, даже симпатичные Болотов и Кочетков, не подумали о том, что в первую очередь обеспокоило женщину. Я вспомнил, как женщины на веранде дачи Грачевых уговаривали меня позавтракать с ними.
И теперь я ел приготовленную мне кашу, а она щебетала, рассказывая о себе.
Оказывается, она была «уборщицей с высшим образованием» и устроилась сюда, чтобы защитить пойманного найна, потому что другой найн похитил, а потом отпустил ее.
В свою очередь мне пришлось удовлетворить ее желание узнать, зачем я прибыл в этот мир. И я повторил ей то, что рассказывал перед тем в зале колоннад. Но если там это вызвало интерес не столько к моему призыву отказаться от использования огня и дыма, сколько к тому, кто я и откуда прибыл, то Танела увлеченно расспрашивала меня о волновых энергостанциях, будучи по специальности инженером-электриком. Вот так уборщица!
— Это так же просто, как и правильно! — воскликнула она. — Я буду помогать вам. Таких, как я, найдется много.
— Я убеждаюсь, что не напрасно здесь.
— Вам надо убежать отсюда, — решила она. — Беда, но у меня нет ключа от вашей автоматически захлопнувшейся двери. Но они вас ни за что не выпустят. Правда-правда! — сказала она, совсем как Оля, и стала мне еще ближе.
Понизив голос, словно нас кто-либо мог услышать, она сказала:
— Вам нужно убежать в другое измерение. Вы умеете переходить в него, как найны?
— Умею, могу, но я не сделаю этого. Поймите, Танела, я ведь не для того явился в ваш мир, чтобы сбежать при первой же трудности. Моим предшественникам… — И я рассказал ей о Буде и Иссе, как рассказывал до того Грачевым и в зале колоннад.
Танела покачала головой.
— Конечно, это так. Но вам не надо вспоминать о своих предшественниках. Честное слово! Вашей Цели это только повредит, отвратит от вас тех, кто чтит деяния и мучения ваших предшественников, приравненных к божеству.
— Я уже понял это, — признался я. — Но я не могу говорить не то, что думаю.
— Я и не хочу, чтобы вы лгали. Лучше говорить о том, как спасти наш и ваш мир, как вы только что рас сказали мне. А история… пусть каждый воспринимает ее по-своему. Тем более что люди религиозные стремятся к высокой нравственности, которой нам так не хватает.
Я радовался простоте и ясности ее мышления.
— Я понимаю, — продолжала она, — что вы не хотите воспользоваться тем, что на вас нет цепи, удерживающей найна, но у вас еще более крепкая цепь — ваш Долг. И потому я с вами, Альсино, поверьте. Скажите, чем я могла бы вам помочь, может быть, передать вес точку на волю?
— Мне хочется увидеть ту девушку, с которой встретился в лесу, едва появился в вашем мире. Это Оля Грачева.
— Я найду, обязательно найду ее. Вы напишите ей записку, я передам ей и принесу вам ее письмецо. Сейчас я достану бумагу и карандаш.
— Видите ли, Танела, — смущенно сказал я, — но я не умею ни читать, ни писать.
— Как это так? Вы так хорошо говорите по-нашему и так много знаете и вдруг неграмотный!
— Видите ли, — так же смущенно продолжал я, — наши летающие аппараты могли только записать вашу звучавшую по радио речь, которую расшифровали с помощью думающих машин наши «речеведы». Они и обучили меня так непривычно для меня передавать свои мысли словами, но письменности вашей мы не знали.
