— Яйца! Етить-колотить, и кому пришло в голову делать бухло из яиц?
— Из сырых желтков, — сказала Тапело.
— Блин, их хотя бы сперва, ну, сварили или пожарили, что ли. Что там еще было? Бренди. А еще?
— Сахар.
— А ты, я смотрю, много знаешь. Слышишь, Марлин? Девочка знает все. Ну, почти.
Я подошла ближе.
— Тапело, часы у тебя?
— Часы? Да, конечно.
Она взяла свою сумку и достала часы. Я посмотрела на циферблат, на дрожащие размытые стрелки, которые медленно обретали четкость. Прямо пока я на них смотрела.
— Пять минут двенадцатого, — сказала я.
— Дай-ка я посмотрю. — Тапело взглянула на часы. — Все правильно. Пять минут двенадцатого.
И вот тогда я все вспомнила — все, что было сегодня.
— Ладно, — сказал Павлин. — Слушай, Марлин. Я не особенно разбираюсь в инъекциях. Я не знаю, какой там состав.
— Все в порядке.
— Я не знаю, сколько это продлится.
— Послушайте. Я просто хотела сказать вам «спасибо». За то, что вы мне помогли. В общем, спасибо.
— Да не за что, — сказал Павлин. — Ладно. Чей ход?
— Павлин, тебе шах.
— А, ну да.
Павлин сделал ход, Тапело тоже сделала ход, а потом я отошла к окну. Теперь я смогла прочитать, что там написано, на мигающей неоновой вывеске, через дорогу. Это была церковь. Такого я не ожидала. Я думала, это клуб. Ночной клуб. Но оказалось, что это церковь. Так там было написано. Зелеными буквами. Церковь. А чуть выше надписи был маленький желтый крест. Люди, которые раньше стояли у входа, теперь ушли. По улице медленно проехала полицейская машина.
— Мне, похоже, пиздец, — сказал Павлин.
— Да, похоже на то.
— Я уже чувствую. Блин. Ты посмотри. Посмотри на доску.
— Мат в три хода, — сказала Тапело.
— Блин. Как-то мне нехорошо.
Я посмотрела на небо. Луна скрылась за облаками. Ночь закрыла свой глаз.
— Знаешь что, девочка, однажды я все-таки соберусь и точно прибью ее, эту твою игру.
— Ага, очень хотелось бы посмотреть, как ты будешь ее прибивать.
Я отошла от окна. Прижала ладонь к стене, к влажной стене. Я искала цветок, тот самый желтый цветок, в который я провалилась во время приступа. Там я видела свою дочку, внутри сомкнувшихся лепестков. Я знала, что это обман искаженного восприятия. Я это знала. Шум создал помехи, обманную видимость: то, что тебя больше всего беспокоит, что для тебя наиболее ценно, проецируется вовне и сливается с окружающим миром.
— Марлин, что ты делаешь?
— Ничего.
— Да оставь ты ее в покое. Ты играешь?
— А смысл?
Я водила рукой по стене. По той самой стене, из-за которой чуть раньше доносились стоны и странные крики. Теперь она была мягкой, податливой. То есть не вся стена, а один небольшой участок. У меня под рукой. В точности подходящий по цвету и по рисунку к сердцевине цветка на обоях, но мягкий, упругий и влажный. Да, наверное, это он. Тот самый цветок. Я надавила на него пальцем, и сердцевина слегка прогнулась. Цветок меня принял. Признал. Я уже поняла: если надавить сильнее, я проникну в самое сердце соцветия. В самое средоточие.
— Марлин? Марлин, что ты делаешь?
— А?
— Чего ты там тычешься в стену? Опять начинается?
— Он мягкий. Цветок.
— Что?
— Цветок мягкий.
Павлин подошел ко мне, протянул руку.
— Нет. Не надо.
— Марлин?
— Отойди.
— Ладно. Как скажешь.
Палец вошел в стену, в цветок — до упора. А когда я стала его доставать, что-то зацепилось за ноготь, и я его вытащила, это «что-то».
— Что там? — спросила Тапело. — Дай-ка я посмотрю.
Она сняла у меня с ногтя эту штуку. Что-то черное, мягкое, влажное. С запахом гнили.
— Что это? — спросил Павлин.
— Какая-то старая тряпка. Прогнившая. Мокрая.
— Может быть, это карта.
— Типа карта с сокровищами?
— А чего? Вполне может быть.
Тапело развернула свернутый лоскут. Это была самая обыкновенная старая тряпка.
— Похоже, с сокровищами облом.
— Марлин? — сказал Павлин. — Ты чего?
Я смотрела на стену. На то место, где был цветок.
— Там дырка! — сказала Тапело. — Ну, чтобы подглядывать. Ни хрена себе. Это что получается: я раздеваюсь, а какой-то урод там сидит и подглядывает?
— Девочка, ты же не раздеваешься.
— Пожалуйста… — сказала я. — Я вас очень прошу…
Там была дырка, в стене. Там, где раньше была сердцевина цветка. Дырка размером с большую монету. В обрамлении желтых лепестков. Я смотрела как завороженная.
— Что там? — спросил Павлин.
— Моя радость…
— Что? — сказала Тапело.
— Анджела. Анджела…
— С кем она разговаривает?
— Марлин? Ты чего?
Я придвинулась ближе к стене.
— Кто там? — спросила Тапело.
И больше я ничего не слышала. Ничего. Все погрузилось в безмолвие, когда я осторожно пригнулась и заглянула в дырку.
* * *
Там было темно. С той стороны не было света, и сперва я подумала, что там вообще ничего нет. Но потом я разглядела, что там что-то было. В темноте. Что-то мягкое. И живое. Я сначала не поняла, что это такое. Но потом до меня дошло.
Это глаз.
Очень темный, но все-таки человеческий глаз. Буквально в нескольких дюймах от моего. Я не разглядела, какого он был цвета. Мне показалось, что черного. Он влажно поблескивал в темноте.
Я смотрела, смотрела.
Глаз моргнул. Закрылся, открылся.
Он смотрел на меня.
* * *
Я не смогла ничего сказать. Я попыталась заговорить. Я оторвалась от стены, от дырки в стене, повернулась к Павлину с Тапело и попыталась заговорить, но у меня ничего не вышло. Я отступила на пару шагов от стены.
— Марлин…
— Что ты там видела?
— Марлин?
Я еще раз взглянула на стену и отошла прочь, к кровати. Села, закрыла лицо руками. Я ничего не увидела там, в темноте. Только глаз. Который смотрел на меня.
— Марлин, — сказал Павлин. — Что там было?
— Что…
— Что ты увидела?
Я не смогла ничего сказать. Влажный блеск. Я подняла глаза. Павлин уже подошел к стене. Он посмотрел на меня, на Тапело, а потом наклонился и заглянул в дырку.
Я слышала, как он вдохнул и задержал дыхание.
— Что там? — спросила Тапело. — Ну, говори. Не томи.
Павлин на миг оторвался от дырки и снова приник к ней глазом. Он опять затаил дыхание, а потом повернулся ко мне.
— Блин.
— Ты его видел? — спросила я.
— Видел.
— Да что там такое? — сказала Тапело и добавила, помолчав: — Вы меня прямо пугаете.
— Там глаз, — сказал Павлин.
— Что?
— Глаз.
— Нет, — сказала Тапело. — Не может быть.
